Анна Ратина - И взаимно притом

Вот снова ты всех удивляешь, снова ты чудо, снова ты выжил — но почему все с такой жалостью смотрят на нас?

Вот ты не помнишь, какой год, вот ты перестаешь вставать, вот ты говоришь только мое имя — оно короткое, ты просто стонешь его.

Вот снова Гемцентр. Как я устала, если бы ты знал, как я устала — говорю я, упершись головой в бортик твоей кровати. Ты молчишь. Ты уже не произносишь даже моего имени. А я не знаю, что осталось полдня.

Федору семь лет и восемь месяцев.

…Сидим с Д в его больничной палате, молчим, смотрим на голубей за окном — он им на подоконник хлебные крошки выкладывает, приманивает. Голуби цокают коготками по жести. Муж вдруг говорит:

— Какая кьясотааа, как сказал бы Федя, — и, помолчав, добавляет, — Вот ты все дергаешься, что он букв не знает, цифр. Зато он видит, где кьясота…

5 лет

Очень выразительные у Ф брови; вернее, места для будущих бровей.

Утром вот:

— Федь, доешь кашу.

Хмурится изо всех сил, сурово глядит:

— Нет! Ни-за-што! — подумав, добавляет. — Ни в комим случами! Я не люблю кашу!!!

Я:

— А я не люблю, когда ты так орешь!

— А я не люблю кашу!

— А я не люблю, когда ты орешь!

Решаю как-то сойти с этого круга. Обращаюсь к Д:

— А ты чего не любишь, скажи нам.

Д, не отрывая глаз от Евроньюса по телевизору, продолжая есть кашу, буднично:

— Я? я не люблю холодного цинизма.

6 лет

Ф бегал по квартире со своим глобусом. Я говорю — поставь, уронишь же, да поставь уже поскорее! Он не поставил. И разумеется, уронил. И глобус откололся от подставки. Теперь подставка отдельно, полукруглая такая штука отдельно, шарик отдельно. Прогнала Ф подальше, чтоб не покусать, а потом, остыв, говорю Д мирно:

— Знаешь, у меня в начальной школе тоже был глобус, и я тоже его уронила, и он тоже точно так же сломался.

Д хмыкает:

— Странно. И у меня тоже был точно такой же глобус. И вот он — так не сломался.

* * *

Гостили у мабушки, Ф увидел по телевизору рекламу — журнал про тело человека, к каждому номеру прилагается кость. В итоге надо собрать скелет. В первом номере — череп с зубами.

Позвонили Д, попросили купить журнал. Приехали — лежит журнальчик! Ф вопил радостно, крутя череп в руках: «Не врала, не врала реклама!»

Д сразу принялся нас просвещать: надо знать латинские названия! череп по-латински — так-то, зубы — так-то, нижняя челюсть — так-то.

Через часок решил устроить проверку: как, спрашивает, называется череп?

Мы с Ф молчим.

Д, укоризненно:

— Краниум. Ну что же вы. А нижняя челюсть?

Я роюсь в памяти и лихорадочно выкрикиваю:

— Мандибуля!

Д с сарказмом:

— Правильно! И я не сомневался, что это ты запомнишь.

На следующее утро спрашиваю Ф: ты помнишь, что папа говорил, как там латинское название черепа?

— Нет.

— К…

— К.

— Ну? Кра… кра…

— Н?

3 года

Д подстригает шкету ногти на руках:

— Этот палец как называется?

— Мизиниц!

— Правильно. А этот?

— … не знаю.

— Ну, бе… без…

— Безобъязный!

* * *

Сижу, шью из флиса мышку — шкету для развивающих занятий игрушечная мягкая мышка понадобилась. Подходит муж: «Каким швом шьешь?» — «Петельным» — «Лучше вот так…» Показывает. Действительно, шов простой и аккуратный.

Муж, удаляясь: «Называется — кишечный».

5 лет

Записи Ф из жизни «папы и д’угих хирульгов»: «операция под моркозом».

3 года

Если раньше он все и всех делил на «дядей» и «тетей» — людей, зверей, машины, деревья, то теперь он всюду ищет маму-папу и «синка». «Синок» — это сынок. Мы сначала думали, что щенок. В Дарвиновском музее шкет, глядя на какую-то лисицу с лисенком сказал: «Синок», — и мы начали убеждать его, что это лисенок. Потом поняли. Такое ласковое, трогательное — «синок».

Смотрит на нашу большую икону — Владимирскую Богоматерь: «Это мама и синок…»

Или держит папину вилку и свою, трехзубую, маленькую: «Вилька, а ето ее синок!»

4 года

Два первых дачных лета у Феди была знакомая корова. Ее пас очень славный старик, в прошлом главный зоотехник на ВДНХ. Ему нравился Федька, Федьке нравился он. Корова тоже всем нравилась и всеми была довольна. Но у старика была больная жена, и сам он прихварывал, а держать корову — дело тяжелое. Он ее продал. Следующим летом коровы уже не было. А ее хозяин шел как-то мимо нашего участка, и у него прихватило сердце. Мы ему вынесли стул, валидолу. Федька ромашку сорвал. Старик сидел, в себя приходил и вдруг сказал — зря корову продал, без нее плохо мне, грустно; она меня держала. А зимой и он умер.