Василий Головко - Эхо фронтовых радиограмм [Воспоминания защитника Ленинграда]

— Хрен моржовый, что же ты лямку противогаза не заправил под лацкан шинели? Нарушение формы одежды — вот тебе и трое суток! Посидишь — другой раз будешь умнее, будешь следить за собой!

Гауптвахта — та же, отдельно стоящая, небольшая землянка, с двухъярусными нарами для отдыха двух человек. В землянке примерно на полметра на полу вода — здесь, видимо, давно никто не сиживал. Дело было летом, поэтому такая обстановка на губе меня нисколько не расстроило. Забрался на верхние нары, лег на спину, стал рассматривать бревна наката потолка, задремал. Время было послеобеденное, а ужина на гауптвахте не положено, поэтому я приготовился к весьма неприятному факту — лечь спать без ужина.

Еще хочу напомнить читателю — еда была весьма важным фактором для всех нас со дня блокады Ленинграда и вплоть до вступления на территорию Эстонии. Скажу прямо, все это время мы влачили полуголодное существование. Иногда удавалось наполнять брюхо до предела, уже в рот не лезла никакая пища, а есть все равно хотелось! Но и после блокады нас не баловали питанием. 800 граммов хлеба — дневную пайку — я съедал сразу, утром, после ее выдачи на руки. Остальной приварок был весьма скудный, никогда не удовлетворял наши дистрофичные потребности.

Достать что-либо дополнительное, кроме положенного пайка, было невозможно, кругом и везде были следы блокады. Офицеры получали дополнительный паек, многие из них делились этим пайком с солдатами. Но общая ситуация с питанием была трудная.

Майор любил при благоприятных обстоятельствах устраивать подобие «вечеров отдыха». Здесь, в Понтонной, в полуразрушенном от бомбежек и обстрелов доме, была оборудована «столовая», где повар Пашка кормил нас приготовленной едой. Окошечко кухни выходило в небольшой зальчик, через эту амбразуру он выдавал нам котелки с пищей, и в этом зальчике мы ее съедали. В этом зальчике и проходили так называемые «вечера отдыха».

Майор усаживался у стены на табуретке, внимательно следил за танцующими, а сам никогда не танцевал. Под гармошку пары весело крутили вальс, танго, фокстрот. Вот и сегодня проходил такой «вечер танцев». Проходил он вяло и скучно для майора, поэтому лицо его было хмурым и не веселым.

Тут я должен, не хвастаясь, сказать, что на подобных «вечерах танцев» я играл заметную роль. По мере своего повествования, я буду часто упоминать танцы, ибо вся моя жизнь, начиная со студенческой скамьи, пронизана страстью к танцам — танцам групповым, а не танцу одиночки. Не передать чувство, которое испытываешь в танце. Иногда при хорошей обстановке, приятной музыке, подвижной партнерше в танце наступает такое ощущение, словно ты оторвался от пола и паришь в воздухе!

Этот душевный подъем, видимо, передается и другим танцующим, они начинают интенсивнее двигаться, вытанцовывать пластичные «па», танцующая публика оживляется, а зрителям приятно наблюдать счастливых людей!

Я лежал в сырой землянке на верхней полке нар, весьма был опечален тем, что лишился ужина и танцев — двух моих любимейших действ. Вдруг дверь землянки с треском раскрывается, в проем всовывается голова Леши Чапко и он кричит:

— Васька, вставай быстрей и гайда на танцы. Майор приказал привести тебя в столовую, дабы ты танцевал!

Я быстро сообразил, в чем дело: без меня «танцы» идут вяло, нужен заводила, своеобразный «мотор».

— Леша, скажи майору, что я голоден, поэтому танцевать буду плохо.

Охраны гауптвахты никакой не было, мы с Лешей выбрались из землянки и направились на танцы. Леша подошел к майору, доложил ему что-то, я не слышал, так как стоял у входа. Вернувшись ко мне, он сказал:

— Майор приказал накормить тебя и сказал, чтобы ты сменил обмотки на сапоги.

Пока Пашка собирал остатки ужина с котлов, я мигом побежал в свою землянку, размотал обмотки на ногах, сменил обувь на хромовые сапоги (историю хромовых сапог поясню ниже) с «гармошкой», забежал к Пашке, проглотил приготовленный им «ужин» и с хорошим настроением, улыбкой и высоко поднятой головой явился на танцы. Гармонист крутил фокстрот, я подхватил сидевшую в стороне Тамарку Антонову и «гамбургским стилем» пошел по кругу, выделывая ногами замысловатые кренделя. Боковым взглядом наблюдаю за майором. Он заметно оживился, как будто промелькнуло на его лице подобие улыбки. Это меня еще больше подстегнуло, и я танцевал весь вечер с большим вдохновением. Вечер закончился хорошо — ни обстрелов, ни бомбежек не было, все танцующие с разгоряченными лицами и улыбками расходились по своим землянкам.