Антонина Пикуль - Валентин Пикуль

Эксперты удалились на совещание.

Через некоторое время мне вынесли разрешение на вывоз, которое сопровождалось ворчливыми замечаниями: «Секреты лака утекают за кордон».

Картину на почте не брали… Не проходила по формату… Нет упаковки…

Мастер прикладного искусства, автор картины Юрий Данилович Вовк сам одел свое творение в упаковку («в экспортном исполнении»), и подарок отправился адресату.

В восторженном письме благодарный Эйльбронн подробно описывал, как все многочисленные друзья, собравшиеся посмотреть присланный из Советского Союза подарок, оценили уникальную работу неподдельным изумлением.

По крайней мере по письму выходит, что неизвестный во Франции Вовк… восхитил Париж.

Но более широкая парижская пресса в это время говорила о Пикуле.

Как и обещал Макс Эйльбронн, он добросовестно собрал и переслал Пикулю опубликованные во французских газетах и журналах рекламы, статьи и заметки, содержащие информацию о вышедшей книге («Пером и шпагой» — во французском варианте «Le Chevalier D’EON») и её авторе.

Поверьте мне на слово: ни по количеству, ни, сами понимаете, «по качеству» отзывы французских литературных профессионалов несоизмеримы с материалами, посвященными Пикулю и публиковавшимися в отечественных источниках.

И это при всём при том, что во Франции вышла всего одна книга дотоле неизвестного автора без всякой предварительной рекламы.

Вот так и звучит это по-французски: «Се ля ви!»

Дальнейшее сотрудничество по «Битве железных канцлеров» неожиданно и нелепо оборвалось. Разменявший девятый десяток человек приехал в Союз, чтобы встретиться с Пикулем. Одно из посланных им из Москвы писем, то ли по случайности, то ли по закономерности, то ли по запланированному умыслу, пришло спустя несколько дней, как убыл на родину раздосадованный Эйльбронн.

На его корректное письмо с сожалениями о несостояв-шейся встрече Валентин Саввич не ответил.

Подавленный случившимся, мне он объяснил свою позицию:

— Я не могу оправдываться. Оправдываться — означает отстаивать правду. А в данной ситуации правдой и не пахнет. Налицо только беспорядок, безответственность и вина, причём не моя. За них надо наказывать, а не оправдываться. Но это не в моей компетенции. Всё это я говорю только тебе. Француз такие вещи не поймет никогда.

Грустью и теплотой веет от стопки писем, вырезок французских газет и фотографии вовковского портрета, с которого смотрит на нас пожилой мужчина — Макс Эйльбронн — переводчик и издатель, человек, открывший своим землякам и соотечественникам русского писателя Валентина Пикуля.

В этом коротком рассказе сосредоточу своё и ваше, читатели, внимание на завершающем этапе работы Пикуля над романом «Каждому своё».

В ежедневных подробных дневниковых записях отражена вся её довольно загадочная динамика.

Можно встретить такое: у В С — 97 страниц.

Запись следующего дня: у В С — 68 страниц.

Это не опечатка — это работа. Просто автор вернулся назад, что-то сократил, что-то выбросил, что-то изъял для того, чтобы переставить данный материал в другое, более целесообразное, по его мнению, место.

Различные по размеру и уверенности шаги чередовались с небольшими остановками и отступлениями на полшага назад. Из них и состоял путь, ведущий к намеченной цели.

Валентин закончил первую часть — «Гражданин Моро», начал писать пролог ко второй — «Сопротивление».

Полшага назад: две ночи переделывал конец первой части.

И снова вперёд — до следующего творческого препятствия.

«Что я знаю об Аустерлице? Очень долго застрял на этой главе…» — эти слова, отражающие реалии, должны были войти в роман, как авторское отступление. Но, сдвинувшись с мёртвой точки, Пикуль так и оставил их только в черновике.

Приступив к написанию третьей части — «Под шелест знамен», — Валентин параллельно начисто перепечатывает в трёх экземплярах уже готовый материал и даёт мне для вычитки.

Третья часть — заключительная. Живу в предвкушении финала.

18 апреля утром я заглянула в его кабинет. Привычной записки не было, но на столе лежала рукопись, с которой я моментально считала главное: окончена 17 апреля 1983 года.

Только боязнь разбудить своего «трудягу» заставила сдержать радостные эмоции.

«Поздравлю с успехом вечером или когда позвонит на работу и сообщит о победе». Но странное дело — за весь день от Валентина нет ни одного звонка. Я тоже не звоню: вдруг ещё спит, утомлённый физической и психологической напряженностью. Я же не знаю, когда он лёг. Может, опять поздно утром. Приход домой нисколько не рассеял моего недоумения. Валентин Саввич, «развалив» рукопись по всему столу и даже стульям, задумчиво перебирал и просматривал отдельные стопки листов.