Галина Марцишек - Мы на своей земле

— Так вот, — тоном победителя начал следователь, — нам нужно найти партизан и убедить их выйти из катакомб, сдаться нам. А потом пусть идут себе по домам, — милостиво взмахнув рукой, добавил он.

— Но как это сделать, господин следователь?.. Ума не приложу, — почесывая затылок, говорил Мошков.

— Нужно идти в катакомбы, — подсказал Георгиу.

— О, господи!.. — ужаснулся Мошков и с каким-то диким отчаянием закричал — Эх, пропадай все пропадом! Идемте, я поведу вас!..

— Ты думаешь, что я пойду с тобой — удивленно спросил гитлеровец.

— Ну, а как же! — уставился на него Мошков.

— Они ж убьют меня.

— Но и меня могут убить… А окромя всего, они не поверят мне, что вы их отпускаете по домам. Нам нужно идтить только с вами. А я что ж? Я с нашим удовольствием.

Так и не выудив показаний, гитлеровцы вынуждены были освободить Мошкова и других людей из-за отсутствия улик.

Ничего не добившись в Нерубайском, гестаповцы, несолоно хлебавши, вернулись в город.

Неудачи оккупационного командования в Одессе в отношении партизан вызвали, по-видимому, в высших гитлеровских кругах недовольство. В моем дневнике об этом сохранилась запись 1942 года:

…«По сведениям нашей верховой разведки через Нерубайское из Одессы прошло около 25 тысяч войск. С 17-го на 18 февраля наши радисты связались с Москвой. Я думаю, что передали и об этом».

Следующая запись в дневнике — это рассказ Ивана Францевича Медерера об уходе штрафников.

…«Пошел я поглядеть к выходу в дырочку. Гляжу, подъезжает грузовик. Из него выскакивает румынский офицер, а за ним, как горох, посыпались жандармы с синими повязками на рукавах. Часть их пошла в направлении церкви, а остальные оцепили все заложенные дырки со стороны и напротив дороги. Потом пошли войска… Короткие обтрепанные шинелишки, какие-то шапчонки. Согнулись почти вдвое, идут понуренные… вид хуже побитой собаки, даже жалко стало…»

И сейчас через много лет я помню удивленные взгляды товарищей, слушавших Медерера. Я ожидала, что они обрушатся на него градом упреков, но только вспыльчивый, как спичка, Харитон бросил:

— Фашистов жалеешь?

Но его осадил Петренко:

— Иван Францевич не фашистов жалеет, а людей, которых гитлеровцы силой погнали на войну. Вот они и воюют, пока поймут. Да и начали уже понимать. Забыл, как эсэсовцы на днях все Нерубайское перерыли, искали дезертиров? Целая рота сбежала. Так эти тоже по-твоему фашисты? Эх, ты… соображать нужно, что к чему, — и обратясь ко мне, предупредил — Пора собираться на смену.

Зарядив винтовки, проверив, не отсырели ли спички, мы вышли из лагеря и направились к выходу в Нерубайское.

Сменив постовых, мы прильнули к щели, наблюдая за происходившим на поверхности.

По дороге, пролегающей мимо балки, тянулись обозы, проходили колонны пехоты. По обочине дороги сновал патрульный мотоцикл. Находившиеся в нем офицеры зорко посматривали на обрывистую балку с ее страшными таинственными катакомбами. Они часто поглядывали на занавес из длинных ледяных сосулек, повисших над входом первой шахты, словно чувствуя, что за ним затаились партизаны.

Мела и выла на тысячи разных голосов пурга. Ветер с треском и воем срывал полотнища парусины с убогих каруц (телег), бешено набрасывался на жалкие сгорбленные фигурки румынских солдат в оледенелых шинелях. Низко опустив головы, полузамерзшие, они медленно двигались навстречу ветру.

Это уходил на передовую в Крым проштрафившийся гарнизон.

В Одессу ввели новые войска.

Гарнизон, сменивший штрафников, еще туже затянул узел блокады.

Это лишило нас общения с населением, щедро помогавшим партизанам.

Нам грозил голод.

Снова и снова ходили партизаны в поисках выходов из катакомб, чтобы продолжать борьбу. Они перебирались из одной заброшенной выработки в другую, проползали сбойки и щели, шли по причудливо петлявшим дорогам двух- и трехъярусных шахт, кружили вокруг каменных столбов. Иногда наталкивались на колоннады деревянных стоек, окутанных пушистой белоснежной плесенью. Провисшая от времени кровля грозила обвалом. От простуды и недоедания у многих появились на теле фурункулы, причинявшие мучительную боль.

С трудом поворачивая забинтованную шею, морщась от боли, Васин говорил:

— Нестерпимый холод и сырость пробуравили меня насквозь… Эх, хорошо бы сейчас выпить стакана три-четыре горячего крепкого чаю с малиновым вареньем, пропотеть, может и помогло бы. — И здесь же, рассердившись на себя, ворчал: — Чай, чай… А как там Бадаев и товарищи в лапах гестапо? А я тут размечтался, — и, поправив фитиль чадившего фонаря, подал команду — Поднимайсь! Главное — ходы найти. Нечего время терять!