Марк Уральский: Молодой Алданов

Большой весенний сезон открывался балом, который дворянство давало генерал-губернатору. Затем на город начинал литься золотой дождь. Богатые вельможи приезжали в Киев, захватив с собой бочонки золота и серебра: хотя в городе уже существовало отделение государственного банка, помещики к нему относились недоверчиво. <...>. Русские <...> спектакли пользовались большим успехом. Шел «Гамлет», сочинение г. Висковатого, подражание Шекспиру в стихах. Шел «Ревизор» с «Настоящим Ревизором», продолжением сочинения г. Гоголя. <...> Перед бенефисами видные артисты и артистки объезжали помещиков и купцов первой гильдии и оставляли им почетные, отпечатанные золотом на атласной бумаге, билеты. К купцам второй гильдии ездили редко, так как те были люди малообразованные, - кричали во время спектакля, когда хорошей девушке грозила опасность от злодея: «Не поддавайся, Маша!»

<...> Люди ходили по Крещатику медленнее, чем петербуржцы по Невскому, а после обеда спали дольше, - торопиться здесь было уж совсем некуда. Непристойных слов употребляли, по сравнению с Великороссией очень мало, но непристойных примет было достаточно. Кое-кто, как и в Великороссии, не ел картофеля, приписывая ему весьма странное происхождение. Ели же вообще и пили много. В Киеве не было таких богачей, как в Петербурге, но средний класс, в который уже входили и так называемые разночинцы, жил, пожалуй, лучше, чем в столицах. <...> Гостеприимство было сказочное. За обедом, после какого-нибудь десятого блюда, хозяева приставали к гостю: «Верно, не вкусно? А то, может, вы нас не любите? Чем же мы вас обидели?» - и гость с готовностью ел одиннадцатое блюдо. Люди непьющие, непейки, доверием не пользовались и чуть даже не казались подозрительными: уж не шулер ли?

Шулера в Киев, в пору контрактов, съезжались даже из-за границы. Играли в банк, в вист, в ломбр, в квинтич. Устраивались частные и общественные балы. На них танцевали круглый польский, мазурку, французскую кадриль.<...> По вечерам на гулянье в Минерашках почти всегда можно было увидеть осанистого человека в странном, похожем на халат, синем с золотым шитьем одеянии. На него, как на достопримечательность, киевляне показывали приезжим: «Да, тот самый: убийца Лермонтова!» Лицо у Мартынова было скорбно-таинственное. Гулял он всегда с дамой тоже таинственного вида. <...> Студенты вообще жили в Киеве весело, учились мало, переполняли кондитерскую Беккера и Английскую гостиницу, играли на биллиарде и в карты, - кто-то из них прославился тем, что дочиста обыграл и оставил без гроша заезжего Франца Листа. Весело жили и офицеры, чиновники, профессора.

Быт был вековой, отстоявшийся, уютно-провинциальный, - такой быт, о котором с грустью и любовью позднее вспоминают люди, прожившие бурную жизнь. И все же где-то, почти незаметно, шло так называемое «брожение». Либерализм молодежи, правда, сказывался преимущественно в том, что студенты, рискуя карцером, выходили на улицу в табельные дни не в парадном мундире, или без треуголки, или без шпаги. Но были также маленькие революционные кружки, особенно польские, - дело одного кружка кончилось трагически, отдачей в солдаты и даже каторжными работами. Было украинское Общество Кирилла и Мефодия. Среди отсталого еврейского населения читались воззвания короля Зигфрида-Юстуса I: какой-то немецкий купец из Герлитца, христианин, Фридрих Густав Зейфарт, по непонятным причинам объявил себя сионистом, еврейским королем, освободителем Израиля и выдавал дипломы за услуги по предстоявшему завоеванию Палестины.

Большинство же пятидесятитысячного населения города вообще ничем таким не интересовалось. Люди только разводили руками, если что всплывало на поверхность, особенно, если начиналось следственное дело. В общем, все любили Киев и с гордостью передавали слухи, будто император хочет сделать его третьей столицей.

В «Повести о смерти» Алданов делает особый акцент на том, что даже такому знаменитому французу, как Оноре де Бальзак, нравилось жить в «варварской», по мнению многих его соплеменников, России. Ему особенно приятно, что великий парижанин восхищался его родным Киевом. Бальзак, посещавший Киев в 1847, 1848 и 1850 гг., в своем очерке «Письмо о Киеве» называл его «северным Римом» и, сравнивая этот древний западнорусский город с другими российскими столицами, писал, что: «Петербург - город-младенец, Москва - взрослый человек, Киев же - старец, чей возраст - вечность».

Марк был первым ребенком, родившимся 26 октября/7 ноября 1886 года в интеллигентной и очень состоятельной еврейской семье Ландау. Впоследствии у него появились брат Яков и сестра Любовь. Семья Ландау даже по общероссийским стандартам была отнюдь не «простая». Мать Марка Александровича - урожденная Шифра (Софья) Ионовна Зайцева - являлась дочерью киевского сахарозаводчика купца 1-й гильдии Ионы Зайцева, чье имя как филантропа увековечено в истории города Киева. В 1893 году, например, он основал небольшую бесплатную хирургическую больницу на 7-10 коек в нанятом здании. Это благотворительное учреждение получило название в честь «бракосочетания Их Императорских Величеств (Николая ІІ и Александры Федоровны) 14 ноября 1894 г.». В 1897 году он выстроил на Кирилловской улице одноэтажное на цокольном полуэтаже каменное здание, в котором расположилась «больница Зайцева». Здесь каждый год проводилось около 400 операций. При больнице действовала также амбулатория, где больные могли бесплатно получить консультации у хирургов, ортопедов и отоларингологов. Главным врачом больницы был знаменитый хирург Григорий Быховский. Хотя больница Зайцева обслуживала, прежде всего, неимущих евреев, кто-либо другой из местной бедноты тоже мог рассчитывать здесь на медпомощь. В 1899 г. Иона Зайцев приобрел также усадьбу Багреевых с кирпичным заводом (там еще продолжались археологические изыскания). Общая площадь его владений под склоном Юрковицы превысила 10 гектаров. Когда почтенный филантроп умер (в 1907 г.), эту недвижимость унаследовал его старший сын Маркус. (В списке евреев купцов 1-й гильдии он значится под № 97 как Меер Зайцев). Зайцев-младший оказался достойным продолжателем отцовского дела. В начале 1911 г. он начал строительство новой больницы, в которой предполагалось поместить еврейский приют-богадельню и небольшую синагогу.