Константин Писаренко - Елизавета Петровна

Велик соблазн связать с этими приключениями ту манеру поведения, с помощью которой Елизавета станет защищаться от придирок императрицы: лучше казаться распутной, нежели нелояльной. Три нашумевшие опалы 1731 года тому наверняка поспособствовали.

Утром 19 мая арестовали сенатора и подполковника гвардии Александра Ивановича Румянцева — за прямоту: генерал по-солдатски грубо отклонил предложение Анны Иоанновны возглавить Камер-коллегию. Сенат тут же на экстренном заседании вынес ему смертный приговор, милостиво замененный разжалованием и ссылкой в деревню. Уже 24 мая Румянцевы покинули столицу.

Вторым пострадал Ягужинский. Честолюбие генерал-прокурора и обер-шталмейстера простиралось до планов превращения Сената в высший орган управления. Граф, видевший себя первым министром, естественно, вступил в конфликт с обер-камергером Э. И. Бироном и обер-гофмаршалом Р. Г. Левенвольде. Этот дуэт в пику Павлу Ивановичу пролоббировал учреждение 18 октября 1731 года «для порядочного отправления всех государственных дел» Кабинета министров из трех персон — канцлера Г. И. Головкина, вице-канцлера А. И. Остермана, тайного советника А. М. Черкасского. Сенат мгновенно утратил шанс обрести статус руководящей инстанции. Остерман был нужен в триумвирате как профессионал, лучше всех разбиравшийся в международных проблемах. Включение в состав нового органа Черкасского было, вероятно, компенсацией за разорванную весной помолвку Левенвольде с дочерью князя Варварой. Головкина пригласили для равновесия между ними. Если бы у Ягужинского хватило такта и ума, тесть мог бы отстаивать его мнение. Но Павел Иванович взялся за инструктаж без какой-либо деликатности, разгневал старика и в сердцах обругал всю кабинетную затею. Гавриил Иванович пожаловался на зятя царице, та разглядела в «оскорбительной выходке» Ягужинского закамуфлированную оппозиционность и 18 ноября охладила его пыл назначением послом в Берлин. 26 ноября несостоявшийся премьер отправился в Пруссию {14} 14 См.: Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 1239. Оп. 2. Д. 2004. Л. 4; Семнадцатый век. Кн. 3. М»1869. С. 70, 71,73, 100, 108–110, 114, 118; Сборник РИО. Т. 5. С. 386, 428–430, 438–441; Т. 66. СПб., 1889. С. 224–227, 271, 273, 326–328, 398, 399; Т. 81. СПб., 1892. С. 194–199, 219, 221, 266–268; Т. 104. Юрьев, 1898. С. 1, 2; Кашпирев В. Памятники новой русской истории: В 3 т. Т. 1. СПб., 1871. С. 374, 375; Старикова Л. М. Театральная жизнь России в эпоху Анны Иоанновны. М., 1995. С. 392; Стромилов Н. С. Цесаревна Елисавета Петровна в Александровой слободе и Успенский девичий монастырь. М., 1874. С. 3—42. .

«Слишком свободные речи» генерал-прокурора, крайне обеспокоившие государыню, побудили ее 17 декабря, в преддверии переезда в Петербург, велеть всем подданным еще раз поклясться в верности ей, а также тому, кого она объявит наследником. Переприсяга свидетельствовала о примечательной тенденции, наметившейся в российском общественном мнении: подданные разочаровывались в собственной избраннице, ибо она окружила себя советниками-немцами, к ним прислушивалась в первую очередь, их жаловала прежде всего, через них управляла империей, а соотечественников боялась, ожидая от них подвоха в духе «кондиций», которые полтора года назад собственноручно разодрала.

Русские терпели. Однако обида накапливалась, и сильнее всего она была у ветеранов Петровской эпохи. Императрица чувствовала, что симпатии общества постепенно обращаются в сторону той, которую не так давно все презирали, цесаревны Елизаветы Петровны. И для того имелись основания. Во-первых, в январе 1730 года дочь Петра промолчала, продемонстрировав, что умеет извлекать уроки из совершенных ошибок. Во-вторых, в течение года красавица отбивалась от приставаний ловеласов, не предавая возлюбленного, с которым ее разлучили, что, очевидно, опять же противоречило прежним негативным оценкам. Репутация цесаревны медленно, но верно выправлялась. Анна Иоанновна понимала, чего недоговаривают несдержанные на язык критики, потому и решила еще раз связать соотечественников словом, запамятовав, что аналогичная клятва, данная «верховникам», соблюдалась менее недели: 20 февраля ее дали, 25-го нарушили.

Третий скандал был связан с именем президента Военной коллегии Василием Владимировичем Долгоруковым. 19 декабря императрице донесли, что во время присяги в церкви фельдмаршал над кем-то подсмеивался — скорее всего, над инициаторами церемонии. Донесли на него немцы — майоры-преображенцы принц Людвиг Гессен-Гомбургский и Иоганн (Иван) Альбрехт. Царица была взбешена. Не мешкая, арестовали и фельдмаршала, и офицеров свиты, внимавших его «шутке». Судили всех в Кабинете министров 22 декабря. Сиятельный шутник получил камеру в Шлиссельбургской крепости, благодарные слушатели — разжалование и ссылку. На следующий день на кнут и каторгу обрекли капитана гвардии Юрия Долгорукова, племянника фельдмаршала, гвардейского прапорщика Алексея Барятинского и служителя Елизаветы Петровны Егора Столетова за «зломысленное намерение» «к повреждению государственного общего покоя». Что под этим подразумевалось — заговор, разговоры? Зато разоблачение троицы позволило императрице 22 декабря распорядиться о присылке из Ревеля в Санкт-Петербург Алексея Шубина, «хотя по розыску других к ним причастников каких не явилось».