Олег Шишкин - Шесть рассказов об исчезновении и смертях

Дни мимолётного царствования Петра III были уже сочтены. Накануне праздника апостолов Петра и Павла в Казанском соборе при стечении российского нобилитета, высших столпов духовенства, в присутствии Екатерины Алексеевны был оглашён «Обстоятельный манифест о восшествии её императорского величества на всероссийский престол». День спустя в Ораниенбауме был арестован властитель России. Во время этой акции он находился в сопровождении генерала Измайлова и генерал-адъютанта Гудовича. На ступенях внешней лестницы картинского дома раскрасневшийся Баскаков, с ротой преображенцев за спиной, сообщил ему ход событий с официальной, почти ультимативной интонацией и принял шпагу самодержца и оружие сопровождающих. После этого голова Петра III слегка качнулась, он схватился за виски [7] Гудович упоминает сердце, Измайлов — поясницу. , но тут же, успокоившись, прошёл в помещение, обвёл взглядом потолок с хрустальными люстрами и мясистыми купидонами, отметив, что здесь уютней, чем где-либо. Охрана доставила его в отдалённые апартаменты, где он с аппетитом съел тарелку чесночного супа и пару котлет, в то время как в замочную скважину за ним наблюдал выпученный глаз, слезившийся от напряжения. Под усиленным конвоем гренадеров, в обстановке совершенной секретности узник был переправлен в Ропшу, где в небольшом дворце ему было определено свыше место заточения. Усадьба была не особенно роскошной, но славилась геометрической точностью партикулярного парка, затейливым фонтаном с Венерой Медицейской, домашним уютом комнат для гостей, но более всего центральным залом, на стенах которого висели помпезные портреты венценосцев далёкой немецкой земли Голштинии (их туманный, апатичный взгляд унаследовал схваченный, но ещё не низложенный потомок). В этом зале за большим овальным столом они просиживали вечера — сыновья Брута и будущая жертва. В конфиденциальном документе кроме Баскакова фигурируют Пассек, Алексей Орлов, князь Барятинский. Три спутника поручика были очень похожи: у каждого огромный утиный нос с множеством веснушек, тщательно зашпаклёванных пудрой, пара стеклянных глаз с зелёным, бутылочным, оттенком, маленький, выдвинутый чуть-чуть вверх подбородок. На их лицах часто возникала та самая снисходительно-злая улыбка, какую вечно носят с собой в ридикюлях печальные девственницы, которым далеко за семьдесят. Присутствующие играли в карты или вели бесконечные беседы о преимуществах бургунского перед шампанским, о политике Фридриха, о разногласиях Лейбница и Вольтера, о страусиных перьях для шляп, о новых уральских мортирах, о зарядившей жаре, о живописи, фейерверках, Кеплере, звёздах и провидении, суть которого неисповедима. В конце подобных разговоров возникала неприятная пауза и присутствовавшие замирали, превращаясь в восковые фигуры. В тот момент все их мысли и чувства были не здесь. Как только это странное оцепенение проходило, собравшиеся вращали головами из стороны в сторону, показывая друг другу косички париков. Сидевший во главе стола Пётр III пытался пошутить и с жалкой улыбкой, запинаясь, рассказывал бессмысленные истории. Баскаков, находившийся рядом с ним, иногда ощущал на лице брызги слюны и промокал их батистовым платком с вензелем, механически вынимая его из обшлага. Нервно теребя правый ус, он бросал на собравшихся многозначительные взгляды, как бы говоря: «Ну вот, опять». Арап Нарцисс — слуга и шут императора — иногда входил в зал и, пройдя со свечами из одной двери, исчезал в другой, не вступая ни с кем в беседу, быстро проносясь мимо портретов. Стук его башмаков ещё долго был слышен. Однажды вечером [8] 11 июля. Пётр Фёдорович стал нервно теребить скатерть. Он побледнел, взволнованно дышал, а потом сказал громким шёпотом:

— Господа, я хочу сообщить вам нечто неприятное из моей жизни. — Сдвинув парик на глаза, император разрыдался, чем, впрочем, не смутил окружающих, знавших о переменах в его настроении [9] Пассек упоминает, что в тот момент в его голосе было что-то от визга, который издает щенок с отдавленной лапой. . — Это случилось много лет назад, — продолжал он задыхаясь, — в такой же июльский день, далеко отсюда...

Но каминные часы пробили девять — медный мушкетёр на их верхушке судорожно поднял и опустил шляпу. Все медленно и молча встали, покашливая и поправляя одежду, неловко задевая друг друга локтями, сконфуженно улыбаясь, но извиняясь и желая друг другу спокойной ночи одними лишь взглядами.