Олег Шишкин - Шесть рассказов об исчезновении и смертях

Выйдя на другую сторону улицы, Шубин застыл возле стеклянной двери универмага. Он с любопытством осмотрел оформлявшуюся витрину, за стеклом которой на карачках ползал толстый мужчина. Оформитель переставлял женские манекены. Иногда манекены падали на толстяка, тот начинал барахтаться и биться головой о стекло. Насмотревшись на эту сцену, Дмитрий Иванович опустил козырёк бархатной кепки до бровей, крякнул и вошёл в сверкающий мир универмага. В театре, где Шубин работал, он договорился с Пушкиным, таким же гардеробщиком, как он сам, что пойдёт прошвырнуться по магазинам на часок. Там, в королевстве неоновых витрин и каракулевых воротников, он мечтал заиметь то, что не давало ему покоя целых два месяца, — зелёный вельветовый пиджак. В отделе мужской одежды Шубин, застенчиво улыбаясь, спросил молоденькую страшненькую продавщицу с багровыми губищами: «Девочка, у вас фактически вельвет есть?» Девушка удивлённо подняла выщипанные брови, вздрогнула, разрыдалась, схватилась за сердце и убежала в соседний отдел. Шубин посмотрел ей вслед, отметив ноги в чёрных чулках.

Перебрав горы выцветших тяжёлых пиджаков из гардероба Синей Бороды, Дмитрий Иванович наконец наткнулся на то, что так долго искал. Он бережно взял несколько пиджаков, заметил пустую кабинку и вошёл в неё. Там Шубин тщательно задёрнул за собой шторку, громко хлопнул в ладоши, потерев их друг об друга, удовлетворённо хихикнул, раскатав нижнюю губу до самого подбородка. Примеряя товар, Дмитрий Иванович учащённо дышал, сопел, но все пиджаки никуда не годились — один был велик в плечах, второй широк в поясе, а третий, самый новый, самый зелёный, не залапанный, как остальные, сидел как на корове седло. Выйдя на весеннюю московскую улицу, Шубин почему-то подумал, что сейчас начало октября. Он сплюнул сквозь зубы по-блатному и совершенно раздавленный отправился на работу. Его зелёные глаза горели жгучей ненавистью, подбородок дрожал. Ещё ниже опустив козырёк бархатной кепки, подняв воротник плаща, Шубин резко оглянулся назад. Мимо не спеша, с достоинством проплывали капитальные, мрачные женщины, похожие на бронетранспортёры. Они толкали Шубина в бок, а иногда били прямо по кнопке. Дмитрий Иванович старался не замечать этого хамства, лишь иногда всё же вздрагивал от неожиданного, но сильного удара по рёбрам, в голове всё время проносилась одна простая жестокая мысль: «Обожрались!»

— Ну что, Дима, купил? — окликнул его Пушкин, когда вошёл за прилавок театрального гардероба.

— Да так, — ответил он коллеге, почёсывая ладонью небритый подбородок, — фигня одна.

Дети ворвались в полутёмное фойе театра, как татарская конница в ад. Они прыгали, визжали, били друг друга головой об стены или коленками в живот. Один из шестиклассников прокусил другому ухо и теперь, облизывая кровь, стоял возле оцепеневшего соперника, который через секунду зарыдал и зарычал одновременно. На его зов из сумрака появилась двухметровая плотная женщина пятидесяти лет. Её глаза были выпучены.

Чёрное платье с красными оборками слегка колыхалось, сдерживая эмоции женщины, мощной рукой она схватила одного из мальчиков за горло и, пока тот пытался укусить её пальцы, с силой отшвырнула нарушителя к стене, где он затих. Потом она что-то торжественно пролаяла. Дети вокруг замерли, кто-то даже заплакал.

— Здорово она их, сволочей, — засмеялся Шубин, обращаясь к Пушкину, — честно говоря, был бы у меня пулемёт, я бы всю эту шушеру одной очередью прикончил!

Усмирённые дети отдавали Дмитрию Ивановичу свои курточки и плащи, а затем опрометью побежали в буфет, чтобы купить еды на время спектакля. Шубин автоматически хватал одежду, вешал, швырял номерок, снова получал нечто, источавшее запах пота и дешёвых духов. После последнего звонка детишек быстро затолкали в зал и заперли, а все гардеробщики рванулись на второй этаж в туалет. Шубин первый выбежал на лестницу, оттолкнул Пушкина, уже схватившегося за перила, и семимильными шагами помчался к заветной двери с буквой М. Опустив руки под сильную струю горячей воды, он с отвращением глядел, как с пальцев стекала чёрная густая жидкость. Закрутив кран, Шубин протёр руки тройным одеколоном. Уткнув лицо в ладони, он дышал освежающим ароматом и не мог насладиться.

Поздно вечером маленькая фигура тащилась к дому. Шубина никто не ждал. Свет на четвёртом этаже в окне не горел. У Дмитрия Ивановича не было женщины. Теперь, проходя мимо забора, исписанного ругательствами, он думал о НЕЙ. Точнее, женщина появлялась у него в квартире, один раз это было на Новый год. Шубин притащил её от «трёх вокзалов», но утром она таинственно исчезла, украв два махровых полотенца, два флакона одеколона и фотографию Хрущёва. «Это же ведь не то — так, потаскушка какая-то, смотреть не на что», — сообщал он гардеробщикам. Нет, не о такой он мечтал затяжными весенними ночами. Да вообще-то он уже не хотел многого от жизни: пришла бы как-нибудь девочка лет двенадцати-тринадцати, вся такая скромная, возвышенная, непорочная, разделась бы догола, а потом посидела бы у него на коленях — больше ничего не надо, часто размышлял Шубин, плача навзрыд. Но девочка так и не приходила. Она никогда не появлялась в этой просторной хрущёвской квартире, уставленной неисчислимыми полками с книгами — воспоминаниями маршалов и генералов. Он начал собирать свою библиотеку после того, как пять лет назад его не пустили в Монголию по турпутёвке. «Это из-за того, что в детстве я жил на временно оккупированной территории. Боятся, как бы я к нейтралам не ушёл», — с горечью объяснял Шубин Пушкину, сочувственно смотревшему на коллегу.