Владимир Жуков - Страда и праздник

— Успокойтесь, здесь он, — сказал Карелии. — А насчет солдат… Зря вы так. Главная часть решения Цека выполнена: мы выступили. Надо ждать отзвука, наши действия не могут его не иметь. Уже то, что Дзержинский здесь, под замком…

Прошьян резко встал.

— Ну, ждите! Проверяйте замки! А я так не привык… Сказавши «а», надо говорить «б».

Камков подскочил, крикнул фальцетом:

— Поучите, поучите алфавиту! Ночью, что ли, Кремль приступом брать? Или вы не голосовали за то, чтобы не идти на открытый бой с большевиками?

— Я голосовал за то, чтобы революционеры остались революционерами. Голосовал за то, что мы будем стремиться разбудить патриотизм не у одних москвичей, а по всей России… Да-с. — Он повернулся и, грузно переступая, направился к двери.

Карелин крикнул вдогонку:

— Что вы собираетесь делать?

— Представьте себе, примерно то же, что и вы. Только с расчетом на более громкий, как вы заметили, отзвук!

Во дворе, казалось, стало еще оживленнее, но это было все то же оживление бестолковой вольницы. Прошьян схватил кого-то за рукав, потом другого, спрашивал, где командиры, но никто не знал и, судя по всему, знать не хотел. Попов, окруженный матросами, сам чудом вышел на него, Прошьян спросил, нет ли автомобиля, он намерен ехать на телеграф, и Попов радостно закивал:

— На телеграф? Так почтовый автомобиль и имеется. Самого наркома возил, а теперь наш… Вот, братишки к рукам прибрали… Жаль, самого голубчика упустили, сбежал!

Попов, размахивая руками, показывал в темноту, туда, где смутно угадывались каменные столбы ворот и хмурый контур башни броневика. Матросы галдели, радуясь, что нашлось дело, гурьбой двинулись к воротам.

Кто-то рядом кричал, чтобы искали шофера, но тот, оказывается, сидел в машине под охраной двух солдат с винтовками. Солдат тотчас прогнали с заднего сиденья, туда набилось человек шесть матросов, а Прошьян сел вперед. Попов инструктировал охрану:

— Чтоб там… того, обеспечить! И караулу — инспекцию. Не дремать!

Отвечали нестройным хором, что-то согласно-одобрительное, и разом, в несколько крепких рук, колотили шофера по плечам, чтобы заводил.

Мотор загудел, вспыхнули фары, обливая призрачным светом забор и кирпичные стены за ним, можно было ехать, но Прошьян внезапно откинул дверцу, крикнул, чтобы ждали, и почти бегом направился к дому.

Камков и Карелин удивленно уставились на него, торопливо выдергивающего из пачек, наваленных в углу, желтые листовки, которые утром матросы притащили из соседней, через переулок, типографии: «Бюллетень № 1», «Ко всем рабочим и красноармейцам», «Воззвание Московского областного комитета партии левых социалистов-революционеров» — все, что удалось насочинять и отпечатать. Листки рассыпались по полу. Прошьян подхватывал их, тихо бранясь, засовывал в карманы пиджака.

— Вы что? Зачем? — Боренька Камков подскочил, похоже сострадая, заглядывал в лицо. — По городу уже расклеивали! Вы еще хотите, да?

Прошьян выпрямился задыхаясь.

— Город спит! Городу наплевать вот на это, — он смял и отбросил листовку. — Где воззвание крестьянской секции ВЦИК? — Он снова начал шарить в пачках.

— Вот, здесь они. — Камков подал пачку листовок. — Но объясните же, Проша, зачем они вам!

Карелин перегнулся через стол, взмахнул рукой.

— На телеграф? Да? Молодец. Правильно… Давайте, давайте. На всю Россию!

Камков все еще не понимал, растерянно вертел крупной, в черных кудрях головой.

— При чем тут телеграф? Он же наш, там караул…

Прошьян не дослушал, распахивая створки дверей, расталкивая каких-то солдат, запрудивших коридор, выскочил во двор. Матросы в автомобиле встретили его радостными воплями. Он плюхнулся на сиденье, сказал шоферу, чтобы трогал.

Фары снова облили светом бледный кирпич домов; булыжник за передним стеклом дрогнул, запрыгал, потянул, придвигая, темные деревья на исходе переулка.

У Покровских ворот, возле низкого, с торчащим пулеметом окопа, их остановили на минуту, но, узнав поповских телохранителей, пустили дальше, в ровный тоннель бульваров, прочерченный тускло блестевшими полосками трамвайных рельсов. Матросы притихли, как будто бы короткое, в минуты пробитое автомобилем пространство до телеграфа было уже зоной противника, будто они ехали разведчиками или парламентерами, и Прошьян, вылезая из машины, постарался посильнее ударить дверцей, бодро сказал:

— Двое остаются здесь. Один — в караулке, для связи. Остальные — со мной!