Владимир Жуков: Страда и праздник

Пропуска у него не спросили — взад и вперед шастали люди, какая тут проверка, и он с минуту потоптался у входа, под железным навесом, отряхиваясь, топоча сапогами, отжал полы шинели, черные от воды, поглядел на мраморные ступени за дверьми, на бархатную лилово сиявшую обивку перил и, сробев, решил наверх не ходить.

На длинных диванах и прямо на полу вповалку спали солдаты, через них, не обращая внимания, перешагивали спешившие по своим делам, галдящие, что-то спрашивающие друг у друга военные и штатские; пахло махоркой и сырой одеждой.

За ближней дверью, которую Цыганов нерешительно отворил, какой-то человек медленно бил пальцем в машинку, что-то выпечатывал с трудом, и Цыганов пожалел его, не стал утруждать вопросом. Ради порядка прошагал несколько дверей (может, и там бьют в машинки?) и отворил лишь последнюю, в самом углу.

В комнате было сильно накурено, за длинным столом сидело несколько человек, и лица их в свете висячей лампочки показались строгими и усталыми. Все они говорили разом, и выходило, им тоже не надо бы мешать, но и спросить все-таки требовалось — недаром же пер в такую даль, — и Цыганов, поддернув ремень винтовки, погромче сказал:

— Мне бы Военно-революционный комитет… где тут?

На него обернулись; один, в пиджаке и косоворотке, ответил:

— Ну, здесь. А что вам, товарищ?

Цыганов приободрился, сделал шаг вперед.

— Разрешите доложить! Мы стоим на почте и телеграфе…

— Кто «мы»?

— Да караул. Из пятьдесят шестого запасного. Так там чиновники наши телеграммы задерживают, только на Керенского работают, если что и передают… Ну, мы арестовали главарей, а работу телеграфа вообще остановили. К нам бы туда комиссара какого, разобраться.

Цыганов замолчал, молчали и все другие за столом, потом разом уставились на одного — стриженного бобриком. Тот, в косоворотке, сказал:

— Поезжайте, Вадим Николаевич.

Названный, не раздумывая, поднялся со стула, и Цыганов только теперь обратил внимание, что на нем белая рубашка и галстук фасонисто держится в вырезе темного аккуратного френча. Цыганову это не понравилось. Лучше бы первый, в косоворотке, сам отправился, он вроде шустрый; или вон тот, в конце стола, у него фуражка офицерская, видно, из фронтовых прапорщиков, обстрелянный.

Кто-то показал Цыганову на стул у стены, и он тяжело опустился, со стуком пристроил рядом винтовку; потом выдвинул чуть вперед ноги, расслабился и прикрыл веки, решая, что главное теперь не заснуть.

Разговор за столом возобновился; объясняли про известное Цыганову, мол, бои у Никитских ворот, на Пресне, и он не шибко прислушивался, а потом начали про городскую телефонную станцию в Милютинском переулке, и кто-то спросил Цыганова, как он добирался — по Мясницкой?

Он с трудом разлепил веки, шаркнул сапогами.

— По Мясницкой! Да она вся в баррикадах, всю ее юнкера трамвайными проводами опутали. По Сретенке я, сначала бульварами, а потом Сретенкой и по Кузнецкому. Только так и пройдешь…

В ответ согласно кивали, но Цыганов недовольно опустил глаза, думая, как же они тут командуют боями, когда не знают, как добраться с почтамта на Скобелевскую. Но опять заговорили, уже не обращая внимания на него, и по обрывкам фраз, по названиям улиц, казармам и номерам полков понял, что знают, просто им нужны свежие наблюдения, а он, получилось, вроде как разведчик.

Дверь то и дело открывалась. Приносили записки, спрашивали, сообщали, просили, требовали, советовались — слова сливались в усталой голове Цыганова, и он снова остерегся: не заснуть бы. Потер глаза кулаком, хваля себя, что крепкий, что держится, и подпер лоб рукой, сжимавшей цевье винтовки, сладко ощущая как бы освобождение от натруженного, истомленного тела, пока кто-то не уцепил за плечо, не затеребил, выволакивая из глубины мгновенного сна.

— Цыганов? Что, опять телеграф отдали?

Спрашивающий широкими плечами загородил лампочку, заглядывая в лицо, пугая своим вопросом, и Цыганов вскочил, приволакивая к ноге приклад, и только теперь по знакомой бородке и усам понял, что перед ним Ведерников, начальник Красной гвардии, с ним вместе занимали почтамт и телеграф. И фамилию ишь запомнил! Дока… Тогда ладненько получилось: раз — и хозяева положения, но через три дня (еще и харчи не успели прибрать, которые захватили с собой) со стороны Мясницкой ударили солдаты и юнкера, те, что сидели на телефонной станции, и пришлось сматываться, зайцами петлять по дворам, пока Никита Морозов, назначенный этим самым Ведерниковым в начальники караула, не собрал всех, не привел обратно в казармы. Потом снова навалились вместе с красногвардейцами Городского района и уже со стрельбой, с правильной осадой заняли почтамт и телеграф прочно, теперь уж ученые. Но вот Ведерников увидел его здесь и напугался, и самого со сна напугал.