Владимир Жуков - Страда и праздник

— С упором на вашу программу?

Прошьян горестно, выразительно вздохнул.

— Вот, вот, и Ленин увидел в моих словах подвох. Сказал, что такое предложение преждевременно. Но ведь и сближения в практической работе не отрицал! Понимаете? Мы же шли в правительство работать. Нам Октябрь дорог не меньше вашего, Подбельский! И потому остались во ВЦИКе. Я вот иду теперь на военное поприще… Ничего, у революции много дел. Только их сообща-то, особенно в правительстве, куда как эффектнее можно было делать! И этого не понять, так предать все, исказить, испугаться Вильгельма!.. Ну вот вы скажите, Подбельский, вам как почтовому комиссару Москвы лучше будет без наркома? А?

Подбельский молчал, не очень понимая, куда клонит собеседник. Ему вдруг вспомнилось, что говорили о Прошьяне приезжавшие из Петрограда: в Комиссариате почт на Офицерской появляется редко, руководство ведомством передоверил фактически своему заместителю, какому-то инженеру-технологу. Может, и сплетни, да ведь и тут, в Москве, три месяца наркомства Прошьяна тоже никак не ощутились…

— Смотря какой нарком, — ответил наконец. Слова прозвучали с вызовом, и Прошьян понял, завозился в кресле.

— А, и вы такой же!

— Какой?

— Любите, наверное, чтобы паркет блестел, когда крыша худая. В Питере таких хватало. Выборы, профсоюзы, чиновничья почтовая демократия. И это в то время, когда не решены общегосударственные вопросы, когда не выяснены принципы, понимаете, принципы! Я там сразу сказал, в комиссариате: если за две недели свою возню с выборами не закончите, я сам Цека профсоюза назначу. Почтовое ведомство — это не гимназический литературный кружок, это почти как армия!

— Но письма-то все равно не идут.

— Какие письма?

— Обыкновенные, с марками. — Подбельский усмехнулся. — И не будут идти, пока во всех почтовых конторах не поймут, что почта, как вы говорите, не гимназический кружок. А надо, чтобы поняли. Иначе где же взять тысячи чиновников и почтальонов… ну, чтобы «назначить»?

Прошьян сидел опустив голову, потом внезапно поднялся, мягкими, почти неслышными шагами прошел к двери.

— Послушайте меня, Подбельский; я все-таки вынес кое-какой опыт. Власть управления ведомством должна принадлежать не комитетам, а Советам, Советской власти. Это принцип, понимаете? Или вы не согласны?

— Отчего же, согласен. И с первого дня, как стал комиссаром, на нем настаиваю. Так же как на сознательном творчестве масс. Это две стороны медали.

Прошьян взялся за ручку двери.

— Революция не уговаривает, Подбельский. Революция помогает ведущему классу встать на ноги, и тогда дело идет само собой. Исторически, конечно. А вот большевики ухватились не за тот класс и хотят, чтобы этого никто не замечал, чтобы все поверили им на слово. Ну что же, уговаривайте, лелейте свою вожделенную диктатуру пролетариата. Только ведь и крестьянин еще своего слова не сказал. А уж скажет, мы, наша партия, верьте, этот момент не пропустим… Прощайте. Не знаю, встретимся ли, пересекутся ли нагни дороги. Во всяком случае, желаю вам добра!

Он ушел. В кабинете стало тихо и как-то до странности пусто. Розовый свет заката бил в мутные, давно не мытые окна, бронза чернильного прибора на столе Отсвечивала теплым золотом. Подбельский тронул пальцем тяжелое пресс-папье, и оно качнулось, как тяжелая лодка на волнах. Подумалось: кто же будет сидеть теперь по ту сторону стола? И главное, когда это произойдет? Скорей бы!..

Он решительно встал, громко, чтобы нарушить тягостную тишину, прошагал к выходу. Ниже этажом двери в небольшой зальчик были открыты настежь, там сидело несколько человек — что-то рассматривали на большом листе бумаги, переговаривались. И Подбельскому внезапно вспомнился этот зальчик, только иной — в феврале семнадцатого, набитый битком; сам он стоял вот там, возле председательского стола, и это по его инициативе собрались тогда на экстренное совещание московские журналисты и представители от наборщиков всех московских газетных типографий… Да, стоял там, говорил. И вот, глядишь, занесло на почту. Как? Зачем? Надо. Да, надо, а что дальше? Был Авилов, потом Прошьян, и теперь разговор с ним, каким-то странным, грустным, как будто у него отняли любимую игрушку… Хоть бы опять вернулся Авилов! Немного поработать с ним, помочь наладить дело — и адью. В печать, в газеты. Не контролером — пишущим журналистом. Так и поставить вопрос в МК…

В вестибюле у вешалки толпились чиновники, разбирали шинели. Странно: весна, теплынь на дворе, а все никак не расстанутся с верхним платьем, и он тоже — в пальто. Намерзлись, что ли, за зиму?