Владимир Жуков - Страда и праздник

Комнат было две, окнами они выходили на площадь; сквозь давно не мытые стекла виднелась высокая колокольня церкви Трех святителей, что в начале Мясницкой, а наискосок, через булыжное пространство, — бесполезная арка Красных ворот, увенчанная распростершим крылья орлом, с розовой штукатуркой в потеках, не просыхающей от осенних дождей. В доме помещался Институт благородных девиц, но теперь девицы и их воспитатели куда-то разбежались, а может, потеснились в глубь здания, в задние дортуары и классные. Помещения одно за другим реквизировали учреждения, вот и эти две комнаты Комитет почтово-телеграфных служащих-большевиков Московского узла получил тоже по реквизиции, через Подбельского, он же помог достать и «ундервуд», а главное, ротатор, что все комитетчики признали делом особенно трудным и тем подтверждающим особое внимание комиссара к новорожденному комитету.

Работали комитетчики больше ночами, поскольку от основных обязанностей никто освободиться не мог, да и трудно было подгадывать общий сбор — из разных мест люди. В этот день выходило, однако, по-другому. Обещали явиться пораньше техник Бушков с загородной телефонной и представитель почтово-телеграфного округа Маслов; Яснецов, тоже из округа, отправился по особому поручению и должен был прийти потом, доложить. Только у одного, Рубцова, получился отгул за ночное дежурство на почтамте — он и отпер дверь ключом, некоторое время стоял у окна, решая, чем заняться, потом подошел к столу, начал ворошить корреспонденцию.

Почту носили исправно, с особым даже прилежанием, как своим, и было удивительно, как быстро эта почта пошла — вроде сама собой, по адресу, непонятно как узнанному, может, ее просто пересылали в комитет из-за отсутствия другого получателя. А сами рассылали воззвания и подписывались витиевато: «Почтово-телеграфные служащие Московского узла, добивающиеся спасения Потельсоюза от гибельных забастовок». Воззвания отстукивали на «ундервуде», размножали на ротаторе. Рубцов, рассовывая желтые, чуть навощенные листки по конвертам, посмеивался: «Вот Булак не знает, какая у него поддержка! Давай направим и ему, в Нижний, для сведения». Бушков торопил: «Ладно шутить!» — и выискивал в почтовом справочнике новый адрес.

Начали с учреждений Московского узла и округа, несколько листовок направили в Харьков, Омск и Иркутск — так, для сведения, но потом Маслов горячился: «Раз Миллер и его комитет противопоставляют себя Питеру, Цека союза, то Почему нам не противопоставить себя и тем и другим?»

Ответы пошли скоро. Бушков, хмурый, злой, распечатывал конверты, читал вслух: «Узурпаторы, стыдитесь своей продажной роли!» Ого, а тут еще хлеще: «Злодеи!» А вот с другим, пожалуй, можно согласиться: «Хлеба, давайте хлеба!» Маслов складывал конверты в аккуратную стопку, рассуждал: «Ну, а собственно, чего удивляться? Мы ведь и боремся против подобных ошибочных мнений. Почему же нам сразу должны хлопать в ладоши?»

Рубцов и теперь с опаской надорвал конверт, лежавший сверху, — служебный, для верности прихваченный сургучной печатью. Потер руки, стынувшие в холодном воздухе, вынул бумагу. Послание длинное, но первые же строчки настроили на радостный лад: «Получив ваше, товарищи москвичи, воззвание, временный революционный комитет потельслужащих г. Томска разослал его всем работникам почты и телеграфа Томского округа. Солидарные с вами, мы со своей стороны тоже выступили с воззванием, которое прилагаем».

«Вот это да! — Рубцов повернулся к свету, чтобы лучше было читать. — Временный революционный комитет… Вроде нашего, значит».

В томском воззвании говорилось:

«Мы не должны саботировать теперь, мы не должны бастовать. Помните, что с гибелью свободы погибнет и наш почтово-телеграфный союз. В яркие, весенние дни родился он. Много грез пробудил он в усталой душе почтово-телеграфных тружеников, обездоленных, обойденных на пиру жизни, много светлых надежд и упований возлагали мы на него. Еще бы! Сколько унижений выпало нам на долю, сколько горя видели мы и наши семьи, сколько молодых жизней загублено в тяжелой борьбе за лучшее существование, на которое мы имели неотъемлемое право, сколько слез пролили наши дети: они голодали, их унижали, они ходили в лохмотьях, им недоступно было образование…»

Рубцов прервал чтение. Черт, как здорово сибиряки сочинили! Мы-то посуше пишем, надо признать.