Владимир Жуков - Страда и праздник

Про себя решил, что ловкачей немедленно уволит, и тут же подумал, что так вот и разваливается почтовая сила: со сколькими уже квалифицированными людьми пришлось на почтамте расстаться, места их, конечно, не остаются пустыми, к стойкам с клетками, по которым раскладывают письма, становятся пареньки и девчата, чего-то делают, а подойдешь, проверишь, и хоть караул кричи: письмо в дом на Тверской оказывается в арбатской клетке, а конверт на Никитскую — в пресненской…

Подвезли тележку. Один из грузчиков встал на козлы, Булак подавал ему ящики, пружиня ногами, вскидываясь всем телом, чтобы помочь уставшим рукам.

— Товарищ Булак!

Кто-то коснулся плеча, он подал очередной ящик и обернулся, радуясь, что можно распрямиться, застыть на секунду.

— Я два «уайта» подогнал. С завода АМО, из ремонта пришли. Откуда посылки брать будем — из вокзального отделения или отсюда?

«Уайты» — это грузовики, и Булак наконец понял, что перед ним френч и кожаная шоферская фуражка Николая Гончарова, начальника центральной автобазы Наркомпочтеля; от собственной, что ли, усталости тот казался каким-то особенно молодым, свежим, да, впрочем, и есть молодой, двадцати вроде еще не исполнилось, но вот же забрал в свои студенческие руки автобазу, и у него дело крутится — пыхтят, раскатывают по городу грузовики и легковые и еще гараж возле Демидова дома, старого почтамта, выстроил, все чин по чину.

— Откуда брать? Отсюда, отсюда. Будем этот барак в дело пускать. Отделение — потом!

Пришли грузчики с «уайтов», Булак помогал им накладывать, и стали возить из барака, на внешнюю платформу, к краю которой плотно приникли кузова автомобилей.

— Я хочу тут наладить сортировку, — объяснял Булак Гончарову, толкая гнутую, как у широкой кровати, спинку тележки. — В посылочной экспедиции все забито, так мы в третью начнем складывать. В третьей-то прием и выдача денег и ценностей, а что сейчас ценнее пшена? — И засмеялся впервые за все утро.

Он сел в открытую кабину грузовика, смотрел вперед, на булыжник площади, заваленный, где не ездили, всяким хламом и мусором, потом, за крутым взгорком, на дома узкой, дугой изгибавшейся Домниковки, а когда сворачивали с Садовой в ровный простор Мясницкой, обернулся и помахал рукой Гончарову, ехавшему на втором грузовике. От радости движения помахал, а скорее, оттого, что маленькая удача сегодняшнего утра — с сортировкой в бараке, а потом, бог даст, с прямой, от вагона, выдачей посылок — таила надежду хоть на какое-то спасение, и он хотел разделить ее с кем-нибудь.

Грузовики свернули в ворота, въехали во двор почтамта, откуда раздолбанные тележками двери вели в посылочную экспедицию. Булан зашагал в глубь здания первым, касаясь на ходу штабелей ящиков и будто бы пересчитывая их. Гончаров поспевал следом.

В узких коридорах между штабелями ходили женщины-работницы, их разноцветные платки и косынки скрашивали монотонный фанерный цвет ящиков; но вот впереди, уже там, где барьер с выходом в главный операционный зал, послышался мужской голос, сильный и властный, и Булак тотчас узнал его, заторопился.

Подбельский стоял у барьера, распекал пожилого, понурого сортировщика, и было трудно сразу понять, за что; хотелось поздороваться, но казалось неловким так вот, с ходу прерывать наркома.

— Как это не ваше дело? А в коллегию почтамта обращались? В профсоюзный комитет? Вот они пусть и найдут того, чье дело добиваться быстрого востребования. Вы же тут погибнете, под этими штабелями, они обрушатся на вас и раздавят!..

Сортировщик мялся, что-то бормотал, и Подбельский, все еще строго глядя на него, протянул руку Булаку, потом Гончарову.

— В следующий раз приеду и специально поинтересуюсь, обращались в вышестоящие инстанции или отсиживались в уголке!

— Наверное, вопрос лучше решать со мной, — нерешительно вставил Булак. Ему стало жаль пожилого сортировщика, его безответности.

— И с вами, Александр Федорович, и с вами! — не остывал Подбельский. — Накопили, выстроили пирамиды? Радуетесь порядку, новые порции принимаете? А куда теперь — на второй, на третий ярус?

— Любович в курсе, — обидчиво возразил Булак. — Другого выхода нет…

— Любович! В курсе и Совнарком. А выход? Ищет кто-нибудь выход?

Булак смотрел в пол, на рыжие носки запыленных сапог, потом вскинул взгляд на Подбельского. Нарком загорел за лето, вот только еще больше исхудал лицом, резче обозначились скулы, и глаза блестели порывисто, нервно. Еще в прошлом году они потянулись друг к другу, Подбельский часто называл его Александром, Сашей, заезжал домой, пили подолгу чай и разговаривали о деле или просто так, о чем придется, а вот теперь будто всего этого и не было: «И с вами, Александр Федорович!» Официально и… обидно.