Ланс Паркин - Алан Мур. Магия слова [litres]

Мур научился читать к четырем-пяти годам, и родители – ценившие грамотность, в отличие от многих соседей, – поощряли его на каждом шагу [57]. Сами они почти не читали (его отец иногда брался за бульварное чтиво и книги по антропологии, а о матери Мур однажды сказал, что второй книгой, что он видел в ее руках, была «Болотная тварь»), зато Алан быстро стал всеядным. У него уже развился вкус на фантастические истории, и первой книжкой, которую он взял в библиотеке в пять лет, стал «Волшебный остров» Уильяма Сибрука (The Magic Island, 1929) [58]. Он впитывал мифологию и фольклор как губка.

«Меня холили и лелеяли, как и каждого ребенка, но что касается моей внутренней жизни, интеллектуальной жизни, меня предоставили самому себе. Что вполне меня устраивало. Я знал, где находится библиотека; я знал, где смогу найти любую информацию, какую захочу» [59]. Он был не по годам развитым ребенком с богатым воображением и учился в начальной школе на Спринг-лейн в двух-трех минутах от дома. В школу ходили мальчики и девочки с улиц вокруг дома Мура, так что он с первого дня знал всех однокашников до единого. В возрасте около десяти лет он начал рисовать собственные комиксы в блокноте из магазина «Вулворт» под названием «Омега комикс» [60]. Он брал пенни за истории под названиями «Враги преступности» (The Crimebusters), «Рэй Ган» (Ray Gun, или «Бластер»; о персонаже с бластером, работавшем под псевдонимом Рэймонд Ганн) и «Светильник Джек и дух» (Jack O’Lantern and the Sprite). Тогда он говорил, что собирает деньги для ЮНИСЕФ, но позже признался, что в основном пытался впечатлить девочку по имени Дженет Бентли (безуспешно). В первые школьные годы он был звездой класса.

Его детство не назвать идиллическим. Мур рассказывал, как дети издевались друг над другом, причем часто ничем не сдерживаясь. В одном случае «меня подвесили за запястья на шнурке на ветке дерева»; в другом «обрушили на меня землянку», бросив «ползать, как червяка, в удушающей черной грязи» [61]. Но в целом Мур был счастлив. Высокий для своего возраста, он «думал, что я бог в миниатюре. В «Спринг-лейн» меня назначили старшим по школе. Я был самым мозговитым парнем в школе, и весь мир лежал у моих ног» [62].

Идиллия оборвалась, когда Мур сдал экзамен «одиннадцать плюс».

Образовательный акт Батлера от 1944 года вводился для того, чтобы уравнять правила игры для всех школьников. После начального обучения в возрасте одиннадцати лет каждый ребенок держал экзамен, измерявший его способности в арифметике, грамотности и решении задач. Сдавшие – около четверти учеников – попадали в престижные грамматические школы для полноценного академического обучения; несдавшие обрекались на общеобразовательные школы и более рудиментарную подготовку к рабочей жизни. Львиная доля ресурсов выделялась грамматическим школам, так что ученикам общеобразовательных скоро достались стигмы неудачников. В теории «одиннадцать плюс» должен был стать чисто меритократической мерой – способом дать бесплатное образование по высшему разряду всем, кому оно пойдет во благо, вне зависимости от происхождения. По большей части система разрабатывалась, чтобы находить и вознаграждать умных детей рабочего класса. На практике у учеников среднего класса было множество преимуществ – например, родители могли себе позволить отправить детей в подготовительные школы, созданные специально для того, чтобы ученики сдали экзамен. В некоторых регионах страны не хватало мест для всех сдавших; особенно остро эта проблема стояла в случае девочек.

Таким образом, «одиннадцать плюс» был грубым инструментом и во многом формализовал неравенство, которое предназначался стереть, но для Алана Мура он сработал как надо. Мур сдал и попал в Нортгемптонскую школу для мальчиков, в округе известную как «грамматическая школа для мальчиков» (поблизости еще работала грамматическая школа для девочек). Школа находилась на другом конце города и принимала около 500 учеников со всей округи. Для Мура это стало культурным шоком: «Считайте меня наивным, но после поступления в грамматическую школу я впервые осознал, что средний класс существует. До этого я думал, что есть только моя семья, такие как мы, и королева. Я даже не подозревал, что между двумя этими позициями находится еще целая страта общества» [63]. Если верить Муру, в школе было всего «два-три» других мальчика из рабочего класса, и он почти никого не знал.

Сибрук предполагает, что для ребят вроде Мура у системы была недвусмысленная цель: «Грамматическая школа для детей рабочего класса являлась в первую очередь дверью в средний класс. Ее непризнанными предметами были «снобизм для начинающих» и «подъем по социальной лестнице». Она отбирала из массы тех, кто в будущем мог бы стать лидером рабочего класса – политиками или главами профсоюзов, – так что в этом смысле можно сказать, что она обедняла сообщества, хотя и предоставляла преимущества избранным. В некоторой степени эта школа подражала частным, но многие дети противостояли внушаемому этосу, хотя и не всегда осознанно» [64]. В «Непривилегированном классе» Сибрук отмечал: «За похвалой общества, что «в грамматической школе из них, значится, сделают настоящих маленьких джентльменов» [65], часто скрываются стыд и замешательство, когда «настоящие маленькие джентльмены» возвращаются домой вспыльчивые и критически настроенные к образу жизни родителей. Взрослые дивятся, в какие далекие и недоступные края отправляется детский разум, и, робко листая оставленную на кухонном столе книжку, гадают, кто такой этот «Ге-те» и не он ли виноват в отчуждении их сына».