Ланс Паркин - Алан Мур. Магия слова [litres]

В «Непривилегированном классе» Сибрук рассказывал о собственном детстве. Он родился в нескольких улицах от дома Муров за четырнадцать лет до Алана. Он вспоминает:

По мнению нортгемптонского рабочего класса того времени, город делился на районы – Фар-Коттон и Конец Джимми отличались от Боро, которые в любом случае в конце пятидесятых – начале шестидесятых находились в процессе сноса. Пересыхала и сапожная индустрия – этот род занятий одним из первых пал жертвой деиндустриализации. Самым примечательным была одинаковость жизней местных – почти армейский режим работы, предсказуемость: паб, фабрика; возможно, часовня; кинотеатр, молодежь гуляла по Абингтонской улице, слегка злачным местам вроде парка Беккетта (тайного прибежища гомосексуалов) и у пабов «Критерион» и «Митра» (проституция). Еженедельным событием было прибытие на рыночную площадь в субботу вечером автобуса с американской военной базы [49].

В середине шестидесятых Сибрук преподавал в местной грамматической школе – где был учителем французского Алана Мура в первой форме [7], – за год до того, как написал «Непривилегированный класс». Самого Мура он не помнит, но когда он описывает преобладающий характер жителей района, то мы слышим по крайней мере парочку из тех слов, которыми за прошедшие годы называли самого Мура: «Сапожники обычно узкомыслящие, подозрительные, злые, самодостаточные, твердолобые, но в целом достойные люди и держат слово» [50].

В детстве Мур не мог знать, что многие из первых сценаристов и художников комиксов росли в еще более бедных местах, чем Нортгемптон пятидесятых, – в нью-йоркских трущобах времен Депрессии. Пройдут годы, прежде чем фанаты комиксов обратят взоры на историю «Золотого века» – 1940-е, – и, пожалуй, только в XXI веке исследования этого периода станут носить не эпизодический характер. Но получивший Пулитцера роман Майкла Шейбона «Приключения Кавалера и Клея» (The Amazing Adventures of Kavalier and Clay, 2000), книга Джерарда Джонса «Люди завтрашнего дня: гики, гангстеры и рождение комикса» (Men of Tomorrow: Geeks, Gangsters and the Birth of the Comic Book, 2005) и биография Уилла Айснера за авторством Майкла Шумахера – «Жизнь мечтателя в комиксах» (A Dreamer’s Life in Comics, 2010) – рисуют картину зарождения индустрии и супергеройского жанра и показывают общий алгоритм, когда молодых детей иммигрантов эксплуатировали компании, созданные и управляемые с применением весьма сомнительных бизнес-практик… нередко другими молодыми детьми иммигрантов [51].

Намного позже некоторые творцы Золотого века сами напишут откровенные автобиографические работы – например, «Контракт с богом» (A Contract With God, 1978) и «Жизнь в картинках» (Life, In Pictures, 2008) Уилла Айснера. Хотя это не всегда очевидно, но их супергеройские работы 1940-х часто обращались к личному опыту. Многие комиксы были фантазиями о силе для борьбы с задирами – от бандита на углу до самого Гитлера. Историк комиксов Марк Эваньер, друг и бывший ассистент художника Джека Кирби, называл Нечто из Фантастической Четверки «очевидной автокарикатурой Кирби» [52]. Нечто – ворчливый и неуживчивый драчун, который в детстве состоял в Банде с Янси-стрит. Джек Кирби состоял в Банде с Саффолк-стрит и часто дрался на улицах и крышах в бесконечных битвах за передел Нижнего Ист-Сайда с Бандой с Норфолк-стрит:

Пришлось рисовать то, что я знаю. В одной сцене драки я узнал своего дядю. Я подсознательно нарисовал дядю и сам не заметил, пока не принес страницу домой. Так что я рисовал реальность, и если вы просмотрите все мои рисунки, то увидите реальность [53].

Как и все творцы, создатели комиксов основывались на том, что знали. Истории жизни сценаристов и художников комиксов часто гораздо мрачнее, необычнее и тяжелее, чем жизни их творений. И здесь нет противоречия. Кого больше тянет создавать эскапистские выдумки? Того, кто хочет сбежать из своей жизни.

И все же Мур не раз поправлял интервьюеров, желавших изобразить его детство особенно беспросветным, и однажды сказал, что «это ни в коем случае не история необыкновенной нищеты… у меня было очень счастливое детство» [54], и объяснил, что «никогда по-настоящему не задумывался о материальной роскоши. Так уж я рос. У моей семьи никогда ничего не было. Это не так мрачно, как кажется, потому что в контексте того, к чему я привык, казалось нормой» [55]. Но это и не значит, что он поет дифирамбы своему происхождению. Хотя он предан корням и видит ценность – куда больше Сибрука – в культуре нортгемптонских террас, время от времени, по признанию Мура, встречается «то, что меня очень огорчает в рабочем классе. Ну знаете, многие из них – правда кучка расистов, кучка идиотов. Они в ужасных социальных западнях, из которых не могут выбраться. Они продираются через жизнь» [56].