Леонид Млечин - Примаков

Жесткая дисциплина в Министерстве иностранных дел располагала самих министров к диктаторству. Нравы были суровые. Молотов не признавал за подчиненными права на ошибку, ругался:

— Вы селедка, а не дипломат.

Если кто-то из помощников заболевал, Молотов его увольнял, считая, что взрослый и серьезный человек не позволит себе простудиться. Болезнь — свидетельство расхлябанности. Андрей Вышинский измывался над подчиненными. Из его кабинета людей выносили с сердечным приступом.

Шепилов был самым демократичным и доступным министром. Когда он вылетал в Каир для встречи с новым египетским лидером Насером, его спросили, кому из помощников с ним лететь. Шепилов удивился:

— А зачем? Переводчик есть в посольстве, а портфель я сам могу носить.

Советские дипломаты обрели тогда министра, совершенно не похожего на своих предшественников. Шепилов, возможно, единственный министр, который ни разу ни на кого не накричал. Он с уважением относился к работе дипломатов, не придирался к своим помощникам.

Андрей Козырев, впрочем, тоже никогда не кричал на подчиненных, потому что склонен был говорить шепотом и почти никогда не выходил из себя.

— Вы когда-нибудь выходите из себя, повышаете голос? — спрашивал я Козырева.

— Редко. Толку-то от этого никакого нет. Но это не значит, что я глубоко не переживаю, что у меня нет сильных страстей и пристрастий, скажем, политических. Просто я считаю необходимым держать их при себе.

Попасть в кабинет Громыко на седьмом этаже высотного здания на Смоленской площади было невероятно трудно. Громыко превратился в небожителя. Рядовые сотрудники министерства видели своего министра только на портретах, которые по праздникам носили по Красной площади. Андрей Андреевич внешне был очень суров. Своих помощников и заместителей называл только по фамилии, даже если работал с ними не один десяток лет. Но в реальности он не был злым и даже снисходительно прощал ошибки.

Евгений Примаков заботливо относился к своим сотрудникам, готов был выручить их из беды, но предпочитал людей сильных, самостоятельных и способных постоять за себя. Начальник одного из департаментов рассказывал, что, когда его повышали в должности, последовал вызов к Примакову. Министр сидел за столом мрачный. Рядом расположился его помощник Роберт Маркарян, не менее мрачный. Примаков, глядя в бумаги, стал говорить:

— Мы хотим назначить вас… Это ответственная должность. Будет трудно. Как вы считаете, справитесь?

Кандидат на ответственную должность бодро ответил:

— Если бы я не считал, что смогу справиться, я бы не согласился занять этот пост.

— Хорошо, — сказал Примаков. — Вы назначены.

Потом начальнику департамента передали, что Примакову ответ понравился. А почему же министр был мрачным? Он проверял новичка, хотел посмотреть, способен ли тот держать удар.

К Примакову сотрудники ходили на доклад с некоторой опаской. Не потому, что боялись разноса или дурного настроения. Зная его колоссальный опыт, знания, интеллект, понимали, что разговаривают с человеком, который на несколько голов их выше, и боялись опростоволоситься.

Примаков вообще не распекал. Он огорчался, если выяснялось, что дело не сделано:

— Как же так? Ведь очевидно, что надо было сделать…

Если он кому-то пообещал, то обязательно делал. Поэтому и сам огорчался, когда его поручения не исполнялись. По-человечески расстраивался. Видно было, что это не сердитый начальник, который требует беспрекословного подчинения, а человек, который болеет за дело. И он всё помнил. Мог неожиданно, через пару недель, спросить: а как то поручение, которое я вам дал? Причем помнил даже второстепенные задания, которые вовсе не имеют судьбоносного значения…

Неутомимый и добросовестный труженик, идеалист, преданный делу Георгий Васильевич Чичерин казался странным человеком. Его революционный аскетизм отпугивал. Убежденный холостяк, затворник, он превратил кабинет в келью и перебивался чуть ли не с хлеба на воду. Единственным развлечением Чичерина была кошка. Чичерин жил рядом со своим кабинетом, считая, что нарком обязан находиться на боевом посту, требовал, чтобы его будили, если надо прочитать поступившую ночью телеграмму или отправить шифровку полпреду. Он вообще мало спал, ложился под утро. Иностранных послов мог пригласить к себе поздно ночью, а то и под утро.

Молотов на прелести жизни тоже не обращал внимания. Расслабляться не умел. Выпивкой не увлекался. Не одобрял даже игру в шахматы, считал, что единственное стоящее занятие в жизни — это работа.