Леонид Млечин - Примаков

— Андрей Андреевич, используйте запасную позицию, я чувствую, что Киссинджер на нее согласится.

— Чувствовать мало, вы можете мне гарантировать, что он согласится?

Громыко без нужды затягивал дело и упускал возможность заключить соглашение на выгодных условиях, терял удобный момент. Тем временем в Вашингтоне появлялся новый президент, и приходилось подписывать соглашение на куда менее выгодных условиях.

Иногда министр напускал на себя суровость и бескомпромиссность, боясь, что товарищи по политбюро обвинят его в слабости по отношению к классовым врагам. Иногда он зарывался, обещал Брежневу, что добьется большего, чем мог. Тогда переговоры едва не срывались, и уже самому Громыко приходилось чем-то серьезно жертвовать. «Загнанный (часто самим собой) в угол, — пишет бывший посол в ФРГ Валентин Фалин, — он не считал зазорным жертвовать капитальными ценностями».

Министру не хватало гибкости. Торговаться — это правильно, но надо знать меру. Погнавшись за мелочами, можно упустить главное. Громыко патологически не любил уступать, затягивал переговоры в надежде что-то еще выбить у американцев и иногда терял всё.

Советские дипломаты не привыкли задавать вопросы: зачем и почему? Они исполняли инструкции. Эдуард Шеварднадзе первым стал спрашивать: а в чем именно состоит реальный интерес нашей страны? Каковы наши цели и какую цену мы готовы заплатить за их достижение? Бесплатно ведь ничего не получается. Вопрос: что важно для России? — был для него главным.

Ссориться и упрямиться в дипломатии проще всего. Значительно труднее договариваться.

Переговорный стиль Примакова отличался тщательным подбором аргументов и ясностью изложения. Примаков не спорил только ради спора. Он, напротив, стремился к тому, чтобы убедить партнеров и добиться согласия. Сама практика современной дипломатии настраивает на поиск компромисса. Конечно, Россия, как постоянный член Совета Безопасности, может блокировать любое решение, наложив вето на резолюцию, которая ей не нравится.

Но хорошо помню наш разговор с Сергеем Лавровым, когда он еще был представителем в ООН. Он сказал, что воспользовался правом вето всего несколько раз. Объяснял:

— Да, мы можем раз наложить вето, второй раз наложить вето. И что будет? Это приведет к тому, что другие страны махнут рукой на ООН и начнут действовать в обход нас. И что толку потом возмущаться? Нужно достигать компромисса.

Иногда наши дипломаты жалуются: мы такие вежливые, воспитанные, интеллигентные, а приходится иметь дело с жесткими американскими дипломатами. Трудно…

— Не стоит противопоставлять жесткость и интеллигентность, — говорил мне Сергей Лавров. — Можно мягко стелить, да жестко будет спать. Дипломатия должна быть дипломатичной. Жесткой позиция должна быть по сути, а не по форме.

По словам помощников, Примаков редко использовал запросные позиции, как это часто делают дипломаты, чтобы потом уступить и взамен потребовать уступки от партнера. Если Примаков считал, что его аргументация точна и справедлива, то он отстаивал это решение. Но он не страдал косностью. Если партнер выдвигал аргументы, которые казались ему убедительными и он их принимал, то он мог внести коррективы в собственную позицию.

Министр должен тщательно подготовиться к переговорам. Но где взять на это время? Можно ненадолго закрыться в кабинете, приказать секретарям ни с кем не соединять, но в мире постоянно что-то происходит, и все требуют министра к ответу… Министры работают по двенадцать — четырнадцать часов в сутки — для них это нормальный ритм жизни.

Опытные министры радуются, когда предстоят переговоры за океаном. Тогда есть время поработать в полете. А к разговору с коллегой-министром надо изучить пачку документов страниц в триста — пятьсот, где собрано всё, что относится к этой проблеме.

Помощники Примакова с восхищением рассказывали, что он читал все памятки, которые ему готовили к переговорам, и возвращал их, с серьезной правкой, на переработку. Примаков работал над каждым документом, который ему давали.

По старой журналистской привычке, когда ему приносили документ, он начинал его править. Он никогда в раздражении не бросал помощникам непонравившуюся бумагу: переделайте! Нет, перечеркнет текст и начнет писать сам. Однажды, когда он уже взялся за ручку, помощники поспешили его остановить:

— Евгений Максимович, не правьте! Этот документ уже передан в печать.