Катерина Джеймс - Одуванчик - Воспоминания свободного духа

— Не вертись, малышка, мы с тобой должны поймать все эти капли дождя.

Затем насухо вытирала меня мягким белым полотенцем.

Её муж, Старый Джон, был мастером на все руки, менял разбитые стёкла в окнах и усмирял скрипучие двери. Он был также и садовником, ухаживал за цветами и следил, чтобы всегда земля под ними была тучная. Ну вточь, фермер Джон с картинки из старой книги в своей широкополой соломенной шляпе. (Song of the South).

Наша учительница, мисс Оуэн, занимала комнату прямо напротив нашего класса, только чуть–чуть подняться по лестнице. Когда на большой переменке, как ей казалось, мы слишком шумно начинали играть, она высовывалась из своего окна на втором этаже и выплёскивала на нас графин воды, мы с визгом разбегались в разные стороны и бежали на пруд гоняться за жабами.

Я уже давно не была дома, но ночные кошмары возвращались снова и снова. Сколько помню себя, я всегда мечтала, чтобы меня похитил какой–нибудь странник, или, чтобы я потерялась на заброшенной пустынной улице. Ещё я жутко боялась темноты. Когда в спальне тушили свет и дети засыпали, мне чудились полчища невероятного размера насекомых, забирающихся ко мне в постель и ползающих по моей подушке. От страха я писалась в кровати. И когда старая миссис Марч прознала про мои мокрые простыни, я была вызвана в её комнату. Лиззи подвела меня почти вплотную к её трону и оставила так стоять один на один с укутанной в меха владелицей школы. Стараясь не встретить её гневного взора, я сосредоточенно уставилась на розоватое пятно на моей фланелевой ночной рубашке. Ни слова не говоря, миссис Марч схватила стакан с водой, стоящий на её ночном столике и выплеснула его прямо мне в лицо. Я застыла ошеломлённая, мокрая, раскаивающаяся и испуганная.

— Я узнала, что тебе нравится быть мокрой, — сказала она.

Затем она сделала жест рукой по направлению к двери и сердито бросила:

— Исчезни.

Мне не суждено было возвратиться в большой дом на Озета–террас. Моя бабушка Джеймс запретила моим родителям жить вместе, и мне предстояло поселиться в новом доме моей матери.

Диана переехала в бунгало двадцатых годов постройки в нескольких кварталах дальше по Сансету. Моя непредсказуемая и сумасбродная двадцатидвухлетняя матушка теперь была предоставлена сама себе, и хотя у неё была я, её четырёхлетняя дочь, это не мешало её опускаться всё ниже и ниже.

Мама проводила почти все вечера в окружении миловидных, преуспевающих вздыхателей. Я каждый раз с религиозным трепетом наблюдала за её перевоплощениями, когда она собиралась вечером в город. Свои белокурые волосы скручивала в легкомысленный хвост, а свои хорошенькие губки намазывала толстым слоем огненно–красной помады. Сто раз поправляя перед зеркалом свои бусы и втирая многочисленными слоями жирный крем в руки, который пах, как свежие туберозы, шла затем в Уникорн проверить там ли Ленни Брюс, или скользила дальше по Сансету до джазового клуба Ренессанс, принадлежащего её другу Мики. Сейчас этот клуб переименован в Дом Блюза в честь Майлза Дэвиса. Изредка она брала меня с собой, и я засыпала прямо там под звуки вызывающих головокружение быстрых джазовых мелодий. Когда же я оставалась дома, то с меня бралось слово, не отвечать ни в коем случае ни на какие телефонные звонки и никому не открывать дверей.

Быстро заварив мне хлопьев Дядюшки Бена и включив телевизор, она уносилась как ветер, оставляя за собой стойкий аромат своей косметики.

Как брошенный щенок я, находясь взаперти, не сидела сложа руки. Однажды я потратила целый вечер, старательно выкрасив, насколько смогла достать, стены чёрной ваксой для обуви. Другой раз занялась изучением электрического миксера, пока мои маленькие пальчики не застряли во вращающихся спиралях. Но когда я обнаружила ножницы и подстригла себе чёлку совсем как это делала мне она (но при этом почему–то оказались ещё и порезы на голове), мама решила больше не оставлять меня одну дома.

Теперь, уходя, Диана сажала меня перед телевизором в деревянное кресло и привязывала меня к нему одним из её многочисленных кожаных поясков. Обвязав меня за талию, пряжку она оставляла сзади, за спинкой кресла, затем верёвками связывала мне ноги. Последней передачей по телевизору были новости, которые вёл Джордж Путнем. Каждый раз в самом конце он неизменно повторял:

— Десятичасовые новости — увидимся вскорости.

Затем он вставал в патриотическую позу, когда играл Национальный Гимн. Я же не могла салютовать ему, так как была дома совершенно одна. Затем я принимала приличную дозу телевизионной заставки с изображением индейца. По возвращении домой Диана снимала с меня путы, и я стремглав неслась на свой диван бросить туда моё затёкшее тело. Наутро я пировала кусочками жареного мяса и остатками десерта, принесёнными ею из какого–то чудного кафе, где она провела вечер.