Катерина Джеймс - Одуванчик - Воспоминания свободного духа

Перекладывая карточки, я заметила, что он даже изменил имя. Даже на водительских правах было написано: пол женский, рост 6'4» (191 см). А вместо Роберт, теперь стояло имя Робин! И это всё было вполне официально!

Понемногу я начала осознавать, какая долгая трансформация предшествовала этому. Мне стало вдруг ясно, что не всё было сделано из–за Лорен. Он решился на эту процедуру, пока ждал её смерти. Моя мачеха оказалась ревнивой, подозрительной сукой. Уверена, если бы он даже дал малейший повод, она тут же бы подала на развод, предъявив в суде его колготки! Да…

Патологоанатом вынес заключение, что смерть произошла вследствие сердечной недостаточности. Ух–ты! А что если он в действительности сам убил её? С некоторым содроганием я вывела «Робин Джеймс», присоединив чек к моей коллекции, и пошла посмотреть, чем это занимается в дамской комнате эта великовозрастная девица.

Открыв дверь, я увидела своего отца, почти вплотную прижавшимся к зеркалу и накладывающим добавочные слои пудры. Когда же он взялся за малиновую помаду, я обеспокоилась, как если бы я столкнулась с тем, что не могла бы сделать, и в чём не была бы уверена. Я представила, как ничего не подозревающая какая–нибудь дама зашла бы сюда тоже «попудрить носик», и какой бы её постиг бы удар.

Пока мой папа прихорашивался перед зеркалом, мне вдруг срочно приспичило пописать. Я повернулась, ища глазами кабинку, и увидела в стекле его отражение. Если бы на его месте была бы моя подруга или даже какой–нибудь из моих кавалеров, я бы не задумываясь пописала бы, но присутствие моего отца, в дамской комнате, одетого как тётушка Би, делала это немного слишком личным, поэтому я решила потерпеть. Вот я стою здесь, в небольшой розовой уборной в самом центре Голливуд–бульвара, и смотрю, как мой отец накладывает заключительные слои на уже полностью нарисованное лицо. Как он берёт салфетку, складывает её вдвое и аккуратно проводит ею вокруг губ. Так теперь уже никто не делает, видно этому он научился у своей покойной жены. И вот, бросив последний взгляд в зеркало, он решил, что готов выходить на суд публики.

Я открыла дверь и хотела пропустить его вперёд, тогда я могла бы незаметно выскользнуть за ним, но он вежливо подождал меня и взял под руку, как какой–нибудь подвыпивший шутник. Мы чинно пересекли зал Муссо и Франка и гордо продефилировали к выходу. У дверей мы задержались, он пропустил меня вперёд, открыв передо мной дверь, а я придержала её, пропуская его. Он спросил, не подвезла бы я его до гостиницы, где он остановился, и снова взял меня под руку, как если бы нам трудно было двигаться. И мы направились к стоянке. Вид моего чёрного Фольксвагена, стоящего в самом дальнем углу, вернул мне чувство реальности. Не то чтоб мне снова захотелось вдохнуть свежего воздуха, но я чисто автоматически вынула портмоне, достала квиток, и путь перед моим Фольксвагеном был снова чист. Когда мы сели в машину, я, наконец, смогла с облегчением вздохнуть. Я взглянула на отца, сидящего на заднем сиденье. Короткая юбка задралась, обнажив бёдра и два нейлоновых шарика, зажатых между его ног. Я понимала, что это могли быть какие–то части чулок, но не была уверена, какие именно. Приглядевшись, с удивлением обнаружила, что на нём было надето две пары колготок, по одной на каждую ногу. Я представила на секунду, как это неудобно, и в то же время постаралась отвести взгляд, так как он одёрнул юбку. Я завела машину, но он произнёс:

— Я хочу показать тебе кое–что.

Он неуклюже провозился с медными пуговицами своего блейзера, затем прямо перед моим лицом с гордостью возникли грудные импланты. Мне никогда не приходилось видеть реальную работу, но это выглядело, как если бы грудь семнадцатилетней девушки прикрепили к шестидесятитрёхлетней лопате, настоящее творение д-ра Франкенштейна. Я испытал шок и потеряла дар речи. Как если бы на меня напали, а я не смогла защитить себя. И я попыталась вызвать в себе оставшийся где–то внутри клочок энтузиазма:

— Отличная работа, пап.

Про себя подумав: «Я бы подала в суд на того маньяка, который сотворил такое с моим отцом».

Я завела машину, дала задний ход и упёрлась в стальное ограждение. Подумала, наверное, помяла бампер, но мне было уже всё равно. Мне хотелось только одного: скорее найти утешение у себя дома. Я снова завела Фольксваген, двигатель заработал, но машина не сдвинулась с места ни вперёд, ни назад. Я вылезла и к своему ужасу обнаружила, что бампер зацепился за стальное ограждение. Единственным выходом из сложившейся ситуации было каким–то образом приподнять машину и прикрепить хромированный бампер назад, но этого я своими силами сделать не могла. Я посмотрела на отца, сама скромность сидела на пассажирском сиденье моей несчастной машины, и я поняла, у него не было ни малейшего желания мне чем–либо помочь. Ах, я же совсем забыла, что он теперь — юная леди. Я посмотрела в сторону служителя–латиноса, который наблюдал за моим фиаско из своей будки. К счастью он пришёл ко мне на помощь, прихватив крепкий лом. Вместе мы надавили и в конечном итоге, изрядно попотев, высвободили машину из капкана. Быстро поблагодарив, сунула ему хрустящую пятёрку и уехала с покорёженным бампером на заднем сиденье.