Катерина Джеймс - Одуванчик - Воспоминания свободного духа

— Ого, я в восхищении.

Отец не мог дождаться, чтобы не наполнить меня ужасающими подробностями своих операций. Пока он с восторгом рассказывал, как доктор «отщипывал» его «личные части» и конструировал ему настоящую вагину, я находилась в предобморочном состоянии.

На нём была вызывающая одежда, наклеены длиннющие ресницы, и наложены радужные голубые тени. А его светло голубые глаза подведены чёрными старомодными длинными рыбьими хвостами. Брови театрально подкрашены тёмно–коричневым в контраст с толстым слоем мертвенно–бледной пудры. Вместо губ — пунцово–красное пятно, а на его длинных мочках болтались крупные серебряные серьги в виде колец. Свой золотой Ролекс он заменил на изящную дамскую версию, а на пальцах — женские кольца. Их я узнала, они принадлежали его покойной жене, Лорен, и они глубоко врезались ему в опухшие пальцы. Общий вид довершали красная дамская сумочка в стиле пятидесятых и коричнево–красные туфли–лодочки на шпильках.

Более чем странно было видеть моего папочку во всех этих женских традиционных регалиях. На нём была вязаная кофта и короткая обтягивающая юбка, из–под которой торчали его прямые как палки ноги. И чтобы совсем уж довершить наряд, на свои седеющие волосы он надел длинный тёмно–коричневый парик, который ему приходилось поправлять, так как тот всё время непослушно съезжал вбок. Его новый имидж меня пугал.

Когда официант подошёл к нашему столику принять заказ, мой папа вдруг напряг связки и скрипучим пронзительным шёпотом заказал жареных крылышек и двойную порцию джека со льдом. Мой аппетит заметно уменьшился, но я всё же насколько могла бодрым голосом заказала себе салат из морепродуктов, пиво и коктейль. Только официант ушёл, как моему отцу вернулся его прежний тембр голоса. Надеюсь, нам удалось разыграть его — просто две весёлые тётки зашли перекусить.

— Ну, так как? Что ты думаешь? Тебе нравится? — продолжил он.

Единственное слово, которое у меня было готово сорваться с языка, было «ужасно», но я взяла всю свою волю в кулак и произнесла:

— Очень мило, ты великолепно выглядишь, к тому же, если это делает тебя счастливым.

Папа взглянул на меня так, как если бы я потеряла рассудок, и с пренебрежением сказал:

— Ты не думай, я не голубой, я это сделал из–за того, что никогда не изменял Лорен, Бог, да хранит её душу.

Тут я вообще перестала что–либо понимать. Не было ли это уж слишком чересчур? Я слышала, что некоторые проходят дорогостоящие психологические исследования, прежде чем решаются на такие операции. Но очевидно, мой отец был другого мнения об этом.

На самом деле он позвал меня, чтобы сообщить, что в Палм—Спрингс познакомился с новыми людьми, и они даже не догадались, что он был транссексуалом. Он хотел взять меня с собой в пустыню и познакомить меня с этими людьми. Представить меня в качестве кого? Его дочери или её дочери? Он что, в самом деле полагает, что будет теперь моей мамой? Мне определённо потребуется время, чтобы где–то провести черту и ограничить этот абсурд.

Ему всегда нравилось курить во время еды, и теперь он зажёг сразу две лаки–страйкс одновременно — одна была зажата в руке, другая тлела в пепельнице. Но тут он пролил соус прямо себе на кофту, и рассмеялся, припомнив мне, как дедушка часто дразнил меня, говоря: «Малышка, следи всегда, как ты ешь».

Я передала ему салфетку, чтобы он промокнул соус, и незаметно затушила тлеющую сигарету, набрав в чайную ложку воды. Выпив, он всегда становился слезливой сентиментальной размазнёй. Вот и теперь, его понесло:

— Благодарю Бога, что мне удалось найти тебя, ты единственное, что осталось у меня во всём мире.

И далее, в том же духе. Он признался мне, как сильно любит меня, но я это не проглотила. Это было правдой, я — единственный оставшийся член его семьи, и он всегда точно знал, где меня найти. Но в то же время, именно он всегда избегал встречи со мной. Я уже почти допила свой коктейль, и на дне оставалось несколько капель, которые я пыталась с громким хлюпаньем втянуть трубочкой, как в этот момент он вдруг разразился потоками слёз. Что–то в таких случаях меня всегда обезоруживало, и весь следующий час я пыталась успокоить его, но теперь я почувствовала по отношению к нему отчуждение. Это был человек потерявший себя. Но это он дал мне жизнь. И я изо всех сил напряглась и произнесла, что–то несусветное, вроде: «И я тоже люблю тебя».

К нашему столику уже подходило три разных официанта, и когда подошёл ещё один и принёс счёт, я вдруг поняла, что происходит. Они все вертелись вокруг нас, чтобы поглазеть на моего ослепительно раскрашенного отца! Отец порылся в своей красной сумочке и протянул мне стопку кредиток перевязанных резинкой. Он попросил меня расплатиться, пока он сходит «попудрить носик». Все в этом несчастном ресторане открыто пялились на него, когда он нетвёрдой походкой пробирался между столиками по направлению к дамской комнате.