Куртис Найт - Джими Хендрикс

Вот в таком состоянии были дела Джими в тот день, как я его встретил впервые.

Он сказал мне, что даже зная, что коридорный может заблокировать замок, он всё же спустился к портье, который его зачем–то вызвал.

У меня на тот момент было две гитары, я только что купил вторую у друга, ему не хватало на билет до Калифорнии. Он собирался покинуть Большое Яблоко, в точности как я покинул Калифорнию. И я предложил Джими подождать меня у себя в номере, пока я не принесу гитары и усилитель, и тогда я бы послушал его игру. Надо сказать, жил он на седьмом этаже, и если нас двоих добавить к этому числу, то получиться девять, цифра очень символичная в жизни и смерти Джими.

Я даже тогда почувствовал, что–то значительное в этом. И тут же выбежал к своей машине. Секунду спустя вбежал обратно, нагруженный гитарами и усилителем, под изумлённым взглядом портье, недоумевающим, почему я гитары вношу, а не выношу из гостиницы. Думаю, он был уверен, что они только что украдены.

Я был совершенно не готов к тому, что увидел и услышал после того, как постучался в его дверь и вошёл. На широкой кровати расположилась великолепная цыпочка лет девятнадцати, с которой он меня тут же познакомил. Так я впервые увидел Фей Приджен.

Джими подключил гитару к усилителю и через мгновение мы стали закадычными друзьями на всю жизнь. Переставив струны под левую руку, Джими заиграл.

Через пару минут я был поражён, он вытворял с нею такое, что я даже не смог бы вообразить.

После того, как я предложил ему продолжить, он вовлёк меня в нескончаемое путешествие, и мы понеслись в небесную высь. В итоге, я сказал, что дарю ему эту гитару и спросил, не хочет ли он играть в моей группе. Он посмотрел на меня, и в глазах его я увидел такую глубину и понимание, какую ни у кого не встречал до тех пор. Вот начало моих счастливых часов, недель, месяцев, проведённых вместе с Джими Хендриксом, личностью, посланцем других миров, пришельцем из другого времени, принёсшим всем нам послание любви, мира и свободы.

Мы вошли в полное взаимопонимание: у нас была прекрасная музыка и замечательные стихи, сам Джими писать стал много позднее, мои стихи его вдохновляли к сочинению музыки и аранжировке. Стихи рождались во мне, как ветер в море, также легко, как и у моей матери. Покинув меня, она оставила мне стихи и музыку, которые всегда рождаются во мне, когда я чувствую её присутствие. Спустя два дня после нашей встречи, я, преисполненный радости, вбежал к нему и сообщил, что его проблемы с оплатой беру в свои руки. И угроза блокировки развеялась, как утренний туман.

Я ворвался к нему в комнату, готовый взорваться от нетерпения. В руках я держал только что написанную песню — отражение глубочайшего чувства моего угнетённого племени — первая чёрная рок–баллада, первая песня протеста. Первая, как я думаю. Песню назвал «How would you feel?», а слова в ней такие:

Это первая песня, написанная мною, после знакомства с Джими.

— Эй, Джими, послушай вот это.

Он тут же схватил гитару и начал играть, играл так, как если бы уже давно её знал. Это ещё один из многих мистических совпадений, которые постоянно происходили между нами.

Нас обоих буквально трясло от того, что получилось у нас совместными усилиями, и оба одновременно решили, что её необходимо немедленно записать.

Прихватив Джими, я отправился к Эду Чалпину, показать ему нечто совершенно новое, в надежде на то, что он решит её записать. Эд Чалпин тут же составил с Джими контракт, первый в жизни Джими, и мы вошли в студию.

Впервые Джими была предоставлена полная свобода. Я был поражён его музыкальным чутьём и непосредственностью. Джими играл на всех инструментах, кроме барабанов. Все аранжировки — его, он даже спел на подпевке со мной и ещё одним другом. Запись прошла успешно, особенно удалась нам How would you feel?

Мы решили её выпустить сорокопяткой. Граммофонная компания сочла, что она будет иметь успех, так как это была первая рок–баллада протеста. Однако при попытке проиграть пластинку по радио, компания столкнулась с непредвиденными трудностями, поскольку совет директоров радиостанций посчитал её «слишком спорной». Вот так, до сих пор, в Штатах, её толком никто не слышал.