Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Пока мы говорили, зазвенел телефон. Джими поднял трубку и дал мне понять, что звонит Линда. Он слушал внимательно, потом стал просить, потом видно пришлось согласиться с её требованиями.

— Она сказала, что получу назад свою гитару только в том случае, если избавлюсь от тебя, — сказал он мне, повесив трубку. — Она перезвонит через двадцать минут. Тебе надо уйти. Я позвоню тебе, когда всё уладится.

Я видела панику в его глазах, было не время возражать, я встала, оделась и в полном смятении отправилась обратно к себе на Гюнтерстоун–Роуд. Он уверял меня, что это не его девочка, но ведёт–то она, как если бы была ею. А если она будет ему угрожать и настоит на том, чтобы мы не виделись больше? Значит ли это, что я видела его в последний раз? Я не могла поверить, что он выберет меня, а не такую красавицу как Линда Кит.

Он позвонил днём, я удивилась сама себе, насколько приятно было мне слышать его голос.

— Она ушла, ты можешь вернуться.

— Она принесла гитару?

— Да, — вздохнул он с облегчением.

Позже Час подшучивал над нами, что Джими пришлось переспать с ней за гитару. Джими же продолжал настаивать и отрицал это. Много лет спустя Джими признался мне, что оставался с Линдой в нью–йоркском Хилтоне, пока Кит Ричардс был на гастролях. Люди говорят, это была одна из гитар Кита, которую позаимствовала Линда, но по словам Джими, она купила её специально для него, поэтому она ею так легко распорядилась в то утро. Позже я встретила ещё одну девушку, её звали Кэрол, и она мне рассказала, что перед самым его отъездом в Англию, она купила в Нью–Йорке ему гитару. Думаю, теперь нам этого уже никогда не выяснить. Так много разных выдумок и рассказов вокруг короткой жизни Джими, что иногда невозможно добраться до сути. Полагаю, такое происходит со всеми, кто умер молодым и знаменитым и кто не оставил о себе никаких дневников, тогда как в воспоминания других со временем вплетаются их собственные фантазии.

Но мы все ей благодарны, потому что это именно она уговорила Часа сходить и послушать игру Джими в нью–йоркском кафе. Не будь её, он никогда бы не добрался до Лондона, он никогда бы не прорвал рамки, ограждавшие его от написания такой великой музыки. Без вмешательства Линды, он никогда бы не стал звездой. Первым, кому она его показала был Эндрю Луг Олдман, менеджер Камней, но он не проявил к нему никакого интереса.

Не знаю, как Джими удалось её уговорить в тот день, но она никогда больше нас не беспокоила. Она продолжала путаться с Роллингами, но уже теперь с Брайаном Джонсом, когда от того к Кит Ричардсу ушла Анита Полленберг.

В тот день я съехала с Гюнтерстоун–Роуд и мы с Джими стали жить в Гайд–Парк–Тауэрс как супружеская пара. В наши первые дни мы много говорили. Он рассказывал о своих детских днях, проведённых в Сиэтле, о своей матери, от его воспоминаний веяло сердечной теплотой, он так красиво всё вспоминал. Рассказал, какой семейной трагедией стала страсть его матери к огненной воде. Мы беспрерывно удивлялись, насколько схожи были наши судьбы.

— Меня передавали из одних рук в другие, — рассказывал он мне, — и в итоге я попал в одну хорошую семью в Калифорнии, в Чэмпсах. У них была дочь, Целестина, и я искренне полюбил. Она была мне как сестра.

Я даже не представляла как много значила для него семья. Я вдруг вспомнила Энджи и её мать, Мэвис, то как я благодарна им за их любовь ко мне, за чувство близости, которое во мне вспыхивало, когда я думала о них. Мэвис, такая большая, настоящая индийская мама, всегда в хорошем настроении, всегда улыбающаяся. Бетти, сестра Энджи, была сама непосредственность. Был ещё брат, Обри, ещё более непосредственный, чем его сестра. Все они приехали из Мадраса после смерти отца, когда Энджи было восемь. Жизненные испытания очень сблизили их.

Эл, — продолжил Джими, — мой отец, однажды явился в Чэмпс, как какой–то бродяга, и объявил нам, что хочет забрать меня с собой.

Я тут же вспомнила Лил, вдруг появившуюся в монастыре после четырёх лет отсутствия.

— Я его очень боялся, он часто бывал со мною очень груб. Даже по пути в Сиэтл, когда я не мог усидеть на месте и начал бегать, он одним ударом сбил меня с ног. Я ужасно рассердился и закричал, что пожалуюсь на него Целестине. Он рассмеялся мне в лицо. Он всегда был такой. Я ушёл в армию, чтобы только быть подальше от всех проблем и Сиэтла, и никогда больше там не появлялся после демобилизации.

— Ему никогда не нравилось моё увлечение гитарой, всегда прерывал меня и посылал меня на поиски работы. Если он ловил меня на том, что я щиплю верёвочные струны на моей швабре, он отнимал её и выгонял из дома.