Александр Карцев - Неизвестная война. Записки военного разведчика

Не секрет, что командир разведвзвода должен командовать командирами отделений, организовывать взаимодействие с приданными и огневыми средствами, управление и обеспечение боевых действий — одним словом, заниматься командирской работой. Я же довольно часто вынужден был брать в руки снайперскую винтовку или автомат. И выполнять задачи, более свойственные рядовым разведчикам, чем командиру. Это было неправильно! Но я прекрасно понимал, что мои ребята еще не совсем готовы к реальной боевой работе и что им нужно дать хотя бы немного времени освоиться. У меня же за плечами были четыре года военного училища, год переподготовки, почти год в Афганистане, несколько месяцев командования отдельным разведвзводом во втором мотострелковом батальоне. К тому же оба моих дедушки погибли в годы Великой Отечественной войны, и для себя я решил, что все мои бойцы обязательно вернутся домой живыми — чего бы мне это ни стоило!

Проблема заключалась в том, что между моим желанием и реальностью всегда стояло одно небольшое «но» — выполнение поставленной боевой задачи. И меня постоянно преследовала мысль о том, что я что-то делаю неправильно. Ведь командир должен командовать, а не воевать как обычный солдат. Ведь именно этому меня учили и для этого готовили.

Все в жизни заканчивается. Закончилась и наша операция под Алихейлем. Вскоре мы вернулись в полк. Я передал разведвзвод Алексею Монастыреву, который прибыл из Союза на замену Жене Шапко. А сам вернулся в свой батальон.

Через полгода после Алихейля, вечером 15 января 1988-го, при обстреле духами седьмой сторожевой заставы нашего батальона был тяжело ранен рядовой Ахтемов Рустем Измаилович. Командир роты, выпускник Бакинского ВОКУ Игорь Фраерман со своего командного пункта на БМП рванул его эвакуировать.

Дороги вокруг наших застав духи регулярно минировали. И без их проверки саперами любые перемещения были категорически запрещены. Но ждать саперов Игорь не мог. Были уже сумерки. Он сел на место механика-водителя и примчался на заставу. До медсанбата довез своего бойца живым. Снес шлагбаум на въезде, чтобы как можно быстрее подъехать к операционной. Но Рустем скончался на операционном столе…

Позднее я спросил у Игоря, почему он сделал это — сам сел на место механика-водителя. Почему не стал ждать саперов? Да, я сделал бы то же самое. Даже понимая, как эффективно и изощренно душманы уничтожают всех тех, кто пытается эвакуировать наших раненых. Но мне был интересен его ответ.

— Мне бы совесть не позволила сделать по-другому, — ответил Игорь.

Совесть. Совесть не позволила бы Игорю не сделать всего того, что он мог, для спасения своего бойца. Даже рискуя своей жизнью. Оказывается, есть такая тонкая материя, которая не упоминается в боевых уставах, как совесть командира.

Я всегда был уверен, что моя главная задача как командира — передумать врага, а не перевоевать. Всегда знал, что мои просчеты в планировании засад и боевых действий — это не только возможный героизм моих подчиненных, но и возможные потери. Мне повезло: за все 25 лет моей военной службы и все последующие «командировки» среди моих подчиненных не было ни одного погибшего и даже раненого. Теперь я понимаю, что помогали мне в этом не только мои военные знания и опыт, но и та тонкая материя, которую подарили мне мои родители и мои учителя, мои близкие и мои друзья, — совесть командира.

Будет ли востребована эта материя в подготовке современных командиров? Или уйдет в небытие за ненадобностью? И снова на первом месте будет выполнение поставленной боевой задачи любой ценой? А командиров будут учить любить Родину за деньги? И защищать не родную землю и свой народ, а чьи-то финансово-экономические интересы?

Они гуляли по парку. Шуршали сухими листьями и ловили руками солнечные лучики. Это было так весело! И все-таки мысль о том, что скоро наступит зима, не покидала их.

— Знаешь, — сказала она, — я иногда плачу по ночам. Когда никто не видит. А ты когда-нибудь плакал?

Мужчина задумался. Плакал ли он? Наверное, в детстве. Потом — вряд ли. Ведь все знают, что мужчины не плачут. Хотя нет! Все-таки плакал. Еще там, в Афгане. Неподалеку от сторожевой заставы, которой он командовал, душманы сбили наш самолет. К счастью, летчик успел катапультироваться. Ветром его относило к нашим позициям.

Помнится, тогда он обрадовался, что летчик останется жив. Когда душманы поняли это, то открыли огонь. Сначала по спускавшемуся летчику стреляли из кишлаков «непримиримых» — из Карабагкареза и Мианджая. Вскоре из Лангара начал работать ДШК (12,7-мм пулемет Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный). Затем огонь открыли и из «мирных» кишлаков. «Ниточки» трассирующих пуль потянулись к парашютисту. Стреляли из всего, что было: из автоматов, пулеметов, карабинов. Это был настоящий шквал огня. Пришлось дать команду открыть огонь по духовским кишлакам, чтобы вызвать их огонь на себя и помешать им вести прицельный огонь по летчику. Это мало помогло, но больше он ничего не мог сделать. И потому готов был выть от бессилия от невозможности спасти этого летчика. Ведь по «мирным» кишлакам вести огонь они не могли. В кишлаках это знали. И стреляли, стреляли, стреляли… Было видно, что вначале летчик управлял парашютом. И пытался уйти из зоны обстрела. Но уходить было некуда. Чем ближе он спускался к земле, тем плотнее становился огонь. Вскоре тело летчика безвольно обмякло. И было удивительно, как парашют «держал» все эти выстрелы…