Лев Левин - Жестокий расцвет

В апреле 1932 года "слеза" бурно переживала постановление ЦК партии о лик­видации РАПП — для всех нас, теперь уже бывшихрапповцев, оно явилось пол­ной неожиданностью. Кое-кому из нас — в том числе, а может быть, и в первую оче­редь мне, успевшему напечатать немало вульгарных, типично рапповских, "прора­боточных" статеек, — предстояло доказать свое право на работу в литературе. Впро­чем, нас — и меня, в частности, — это не слишком смущало. Мы были молоды, полны энергии и верили в свои силы.

"...НО БЫЛ КОГДА-ТО СИНИЙ-СИНИЙ ДЕНЬ..."

Кроме нас, частенько наведывался в "слезу" сначала сам по себе, а затем вме­сте с нами Юрий Герман, молодой писатель, сравнительно недавно появившийся в Ленинграде. Несмотря на свою молодость — ему было тогда года двадцать два,— Гер­ман уже выпустил две книги: "Рафаэль из парикмахерской" (ее он стыдился) и "Вступ­ление" (эта последняя широко читалась и обсуждалась).

Герман обитал на Васильевском острове в огромной коммунальной квартире, где по соседству с его комнатой шипело и чадало полтора десятка примусов и керо­синок. Меня привел к нему Владимир Беляев, молодой рабочий с завода "Большевик". Он ходил тогда в кожаном шлеме, писал рассказы и не думал, что станет автором книги, которую будут зачитывать до дыр многие поколения советских мальчишек.

После того как М. Горький в беседе с турецкими литераторами одобрительно упомянул "Вступление" — это произошло в мае 1932 года, — Герман стал появляться в "слезе" особенно часто. Бывал он главным образом у Чумандрина, который обещал ему устроить — и действительно устроил — свидание с Горьким.

Подружившись с Германом, мы стали приходить к Ольге втроем. Затем встреча­лись и у Германа — вскоре он получил квартиру в так называемой надстройке, писа­тельском доме на канале Грибоедова. Однако дружеское сближение Берггольц и Гер­мана шло совсем не так гладко, как нам хотелось. Люди ярко одаренные, ровесники (тогда несомненно "лидировал" Герман; в активе Берггольц числилось, в сущности, всего несколько маленьких книжечек детей), оба не хотели идти ни на какие уступки в спорах и отстаивали свои точки зрения яростно, ожесточаясь и нередко переходя на личности.

Герман в свои двадцать с небольшим держался солидно и поражал зрелостью взглядов на литературу. Наши ночные бдения на канале Грибоедова часто прерыва­лись тем, что он подходил к книжной полке, брал наугад любой из томов Толстого или Чехова и с восхищением читал из "Войны и мира", "Смерти Ивана Ильича", "По­прыгуньи", "Дамы с собачкой"...

Берггольц, конечно, понимала, что такое Чехов и Толстой, но была полна комсо­мольского, кумачового задора, помноженного еще на рапповские железные лозунги соз­дания Магнитостроя литературы, призыва ударников, одемьянивания поэзии (один из руководителей РАПП в свое время остроумно оговаривался, что одемьянивание не означает обеднения, но никакие оговорки, разумеется, не меняли сути дела). Что гре­ха таить, эти лозунги еще не потеряли тогда смысл и для меня.

Вполне соглашаясь, что Герман чертовски, дьявольски талантлив, Ольга тем не менее твердила:

— Конечно, "Вступление" — прекрасная книга, но все-таки это книга попутчика, а не пролетарского писателя. Вечная проблема — принимать или не принимать строительство социализма. Да эта проблема уже давно решена! Ее решали и Федин, и Леонов, и Сельвинский, и Олеша. Молодым писателям нужно быть ближе к жизни, к тому, что каждый день совершается на фабриках и заводах, в совхозах и колхозах.

Она была не из тех, кто думает одно, а говорит другое. Свои мысли она выска­зывала Герману в лицо. А он яростно защищался и, в свою очередь, переходил в ата­ку, обвиняя Ольгу в упрощенчестве, рапповском схематизме, профанации искусства. Ярость, с которой он оборонялся, объяснялась еще и тем, что именно тогда в "Лите­ратурной газете" была напечатана статья, озаглавленная "Вступление попутчика". "Преодолеть ошибки своего мировоззрения, — говорилось в этой статье,— нечеткость своего политического мышления — наследие идейного и литературного прошлого авто­ра — задача, к разрешению которой он должен подойти на очередном этапе своего творческого пути". Автор, видимо, полагал, что имеет дело с пожилым и опытным писателем-попутчиком, чье мировоззрение отягощено "наследием идейного и литератур­ного прошлого"...

Когда нa каком-нибудь писательском собрании слово предоставлялось Берггольц и она шла на трибуну, поправляя свою золотистую прядку, Герман шептал мне на ухо: