Юрий Лощиц: Мой друг от шестидесятых. 70-летию Валерия Сергеева

Да, художественное наследие средневековой Твери сохранилось для нас с большими утратами. Да, оно по объему уцелевшего, разысканного уступает и Новгороду, и тому же Пскову, не говоря о «Московской школе». Но по мощи своего вклада Тверь, убеждает он, представляя залу за иконой икону, никак не вторична. Она – равная среди равных. Её древние, по преимуществу безымянные мастера пережили великие творческие озарения. Они теперь очевидны и для нас…

Где ты, Сергеев, думаю я, слушая его, научился так «держать» свою разновозрастную, разноопытную аудиторию?.. Тебя ведь, затаив дыхание, слушают сейчас профессор Суриковского института, кинорежиссёр-документалист, художники, студенты-филологи, старая женщина, представительница знаменитого княжеского рода, начинающие искусствоведы, приехавшие к тебе на консультации из того же Новгорода, модный критик либерального толка, очень, видимо, озадаченный тем, что Москва слушает не одни лишь турниры пиитов и бардов в Лужниках. Внимают тебе и сотрудницы Института русского языка, пришедшие однажды с предложением записывать тебя на магнитофон, поскольку ты, по их убеждению, – великолепный носитель традиционной чисто московской речи… Ну, и как прикажешь не гордиться тобой, друг мой Сергеев?

Так и не знаю, записали тебя эти сотрудницы на свои профессиональные бабины или нет? Но в зале, сколько помню, никто не записывал. Не водилось ещё тогда малогабаритной высокочувствительной и общедоступной техники для аудиозаписи. А вне зала, к примеру, в студийной тесной комнатке, и ты вряд ли бы смог говорить с такой самоотдачей, с такой исповедальной прямотой убеждённого православного исследователя и писателя.

Да, писателя. Слово Валерия Сергеева, уже тогда, в пору его первых научных публикаций и лекционных циклов, было по сути и словом православного писателя, едва ли не самого первого в нашем поколении.

Он и тогда уже, чтобы дать роздых аудитории, подуставшей от напора высоких зрелищ и плотных комментариев к ним, мог позволить себе одно-другое-третье лирическое отступление. Как, например, такое, (цитируемое здесь по уже упомянутой книге Сергеева «Дорогами старых мастеров»):

« … в иных дальних местностях у людей старого поколения пеший люд вызывал как-то больше доверия, что ли... Пришлось нашей экспедиции добираться пешком из Красного Холма, старинного городка в севе­ро-восточном углу тверских земель, в дальнее село со странным названием — Шелдомеж, расположенное на самой границе с Ярославской областью. Стояли сухие, необыкновенно жаркие июльские дни. Местность открытая, безлесная, солнце палит нещадно. Еле-еле добрели по раскаленной пыли большака до сель­ской окраины, с наслаждением выкупались в пруду и, немного отдохнув, собравшись с силами и мыслями, смогли приступать к делам. А дело у нас было самое обычное. В сельской деревян­ной часовне издавна хранилась известная в этих местах икона — «Шелдомежская Богоматерь». Это произведение не было древ­ним, но надо было осмотреть всё. Старая женщина, хранившая ключи от деревянной часовни, просто и без слов открыла тяжёлую дверь старинным кованым ключом, а на наш удивленный вопрос, почему она даже не взглянула на документы, ответила коротко: «Плохие люди к нам сюда пешком не придут...»

Или другое его воспоминание, касающееся самой первой, ещё в студенческую пору, встречи с древностями тверского края:

«Однажды осенью посча­стливилось нам с университетским моим товарищем Володей Бобровым прожить несколько дней в Новгороде. Целыми дня­ми, невзирая на холод, бродили мы от одной церкви к дру­гой, наполненные первыми, незабываемыми впечатлениями от суровой красоты великого древнего города. И как смотрелось тогда, как чувствовалось! Должно быть, свежесть восприятия тому причиной... Осень была уже поздняя, сумрач­ная. Так и остался во мне навсегда образ осеннего Новгорода со свинцовой водой широкого Волхова и белыми церквами под низким серым небом. В Москву возвращались попутными маши­нами. Помню, как сладко дремалось под утро в теплой кабине ровно гудящего грузовика. Было ещё темно, падал снег, навер­ное, первый в том году. В снопе света от фар хорошо видно было, как крупные снежинки медленно опускаются на темную пожухлую траву обочин и мокрое чёрное полотно пустынного в ранний час шоссе.

Потом был рассвет, малиновое зарево вполнеба охватило чёр­ные, будто обугленные леса. Проехали Калинин, и где-то меж­ду Эммаусом и Городнёй, слева за Волгой на фоне тёмной сте­ны леса на одно мгновение возник в отдалении древний белый храм. По тогдашним молодым и романтическим настроениям казалось, что стоит он в глухом, малодоступном месте, никому не ведомый, окружённый неразгаданными тайнами. И так захо­телось добраться до него, разузнать историю тех мест.