Юрий Лощиц - Мой друг от шестидесятых. 70-летию Валерия Сергеева

На платформе нас троих закручивает водоворотом людей, вываливших из электрички, и тех, что проталкиваются в тамбур. Тяжёлый груз накреняется в руках. Чтобы как-то обезопасить дверь, упираюсь то спиной, топлечом в чьи-то тугие напористые туловища, срываюсь на крик:

– Мужики, вы что, ослепли?.. Дайте же внести, мать вашу…

Уже в тамбуре Салтыков негодующе шепчет мне в ухо:

– Юрий, как вам не стыдно! Не забывайте, что вы несёте.

Да, стыдно. Первый раз в экспедиции, и так оплошал. Саша отводит глаза в сторону, я – в другую. (Пройдёт лет десять, я, узнав, что Александр Салтыков недавно принял сан священника, подумаю про себя: простил ли он мне тот старый грех?).

А что Сергеев? Кажется, он не расслышал моей брани. Невозмутимая весёлость так и посверкивает из-под очков, будто заранее он знает: мы сегодня не зря ездили.

И действительно, как через день или два оказалось, вовсе не зря. Но об этом пусть лучше рассказывает сам он, Валерий Сергеев. Привожу отрывки из очерка, вошедшего в его книгу 1982 года «Дорогами старых мастеров»:

«Сразу же после привоза двери в музей была сделана первая реставрационная проба – расчищено сравнительно большое, приблизительно в квадратный дециметр, окошко, открывшее под­линную живопись. Рядом с почти чёрной олифой она буквально сверкала яркими цветами: белый как снег фон, чистые и звуч­ные синие, мягко мерцающие сиреневато-охристые краски одежд… Было ясно, что это произведение недолго простоит в музейном запаснике и скоро привлечет к себе внимание рестав­раторов. Так оно и случилось: на следующий год его расчистку начала Ирина Евгеньевна Брягнна – замечательный мастер старшего поколения, потомственный реставратор, дочь одного из создателей отечественной реставрационной школы Евгения Ива­новича Брягина (1882 –1943). Ирина Евгеньевна, как и всегда, работала над этой вещью неторопливо, вдумчиво, основательно. Всякий возникающий при работе вопрос ставила на обсуждение. Не один раз получал я приглашение заглянуть в ее мастер­скую – маленькую, тесную комнатку здесь же, в одном из зда­ний Андроникова монастыря».

А чуть позже Сергеев, несмотря на жёсткий график очередных экспедиций, просто «зачастил», как он сам признаётся, к Ирине Евгеньевне. «Дело в том, что все изображения сопровождались подробными надписями – целыми литературными «коммента­риями», начертанными великолепным, мастерским почерком, так называемой торжественной скорописью. Это было как раз «по моей части». Подобные надписи давно изучаются в нашей науке и известны под названием «изображенного слова». Это особого рода письменность и даже литература, воплощённая не пером на книжных страницах, а тонкой колонковой кистью на лицевой поверхности живописных произведений».

Да, это, как настаивает Сергеев, «по его части». Придя из филологии в мир практического (экскурсии, полевые поиски) искусствознания, он вовсе не намерен отказываться от врождённой филологу преклонения перед образным словом.

И однажды на реставрационном столе Брягиной он видит: «На только что открытом фрагменте живописи довольно распространенная в древнем искусстве библейская сцена: Адам и Ева, пригорюнившись, сидят на камне перед закрытыми для них райскими вратами. Первые люди, они изгнаны теперь из обители вечного блаженства на тяжкую земную жизнь, испол­ненную скорби и сурового труда. Изображения людей, которым впервые открылось земное страдание, очень выразительны. Но это показалось художнику недостаточным. Поэтому он пишет прямо над головами Адама и Евы полный текст песнопения «Плач Адама», известного у нас еще в XV веке и дошедшего в репертуаре народных певцов почти до нашего времени. Впер­вые этот «Плач» записал на книжных страницах знаменитый белозерский книжник Ефросин в 1470-х годах, а последняя его запись с живого голоса, текстовая и нотная, сделана учеными в 1934 году. В XVI – XVII веках эта песня неизменно входила в состав так называемых «покаянных на осьмь гласов».

Перечитываю и радуюсь за своего университетского однокашника! Это не просто филолог пишет. Перед вами трудится проницательный поисковик, разведчик редкостных исторических достоверностей, наделённый даром быстрой, как ртуть, интуиции. Будто в родной стихии, живёт он в сокровенном мире древнерусской иконологии, книжности, церковного и народного пения.

И чуть ниже: «...Ирина Евгеньевна еще выбирала острейшим «глазным» скальпелем остатки олифы вокруг последних букв «Плача Ада­ма», а я в немалом волнении уже переписывал это знаменитое творение древнерусской поэзии. В изобразительном искусстве «Плач» встретился впервые».