Юрий Лощиц: Мой друг от шестидесятых. 70-летию Валерия Сергеева

Впечатление третье. Уже ночное: ну, Сергеев! Какой же он молодец! Это же счастье – найти себе такую работу, за которую ни перед кем не стыдно… А что моя журналистика? Часто ли пишу о том, о чём хочу?.. И когда это он, Сергеев, и где успел взять свои головокружительные знания – об иконах, фресках, о древней нашей архитектуре? Да я рядом с ним просто болван болваном. Я ведь и «Житие Аввакума» помню кое-как, через пень-колоду… Нет, я не завидую, я просто им горжусь, Сергеевым, но мне при этом так стыдно!.. И так радостно одновременно. Иконы, что он мне показывал в экспозиции, и ночью сияют перед глазами. Георгий Победоносец – какой тонкий, светлый юношеский лик, с кипой кудрей надо лбом! А этот пышущий на его плечах киноварный плащ! А сверкающие голубыми лучами латы на груди!.. Стать длинноногого мощного витязя, мученика за свою веру! Я почти не запомнил житийных клейм, где его пытают, потому что в центре он стоит как Победитель, превозмогший все свои страдания… Спасибо, Сергеев, что был так щедр и всё это показал… А когда мы только вошли в зал, какая там красивая стояла молодая женщина-экскурсовод, в окружении умиленных посетителей, и будто не говорила, а пела им что-то об иконе Богоматери–Одигитрии, и сама своими тонкими иконописными чертами так чудесно походила на Богородицу, что в первый миг я подумал: не видение ли? А когда удостоверился, что не видение, то понял, что если когда и подойду к ней поближе, то онемею, как камень, не в силах выговорить ни слова…

Но ведь и тебя, Сергеев, я слушал, почти не проронив ни слова.

А месяца через два он звонит мне и спрашивает шутливо:

– Ну, что, Лощиц, в экспедицию не передумал ехать?

– Конечно, не передумал… А когда?

– А завтра. И всего на день. И совсем недалеко. Так что никакая командировка не понадобится… Встречаемся на Ярославском у касс. Обуй сапоги резиновые, если есть, а то, сам видишь, оттепель, а там дороги деревенские, расклякли.

В назначенный час садимся в электричку, идущую до Александрова. Но выйти нам надо гораздо раньше, сразу после Пушкина. Кроме Сергеева от музея едет их новый сотрудник, Саша Салтыков. До этого я видел его лишь мельком. Высокий, худой, с узкой тёмной бородкой на утончённом лице. Держится несколько особняком. Может, потому, что, как шепчутся о нём музейные старожилы, Саша – из старинного дворянского рода, и происхождение обязывает его к холодноватой чинности в общении.

По дороге Валера негромко втолковывает мне цель поездки. В нескольких километрах от платформы «Правда» в селе Семёновском пустует старинный деревянный храм XVII века. Деревянных во всей стране наперечёт осталось. Но что ещё удивительней: внутри уцелело чуть не три десятка икон трёхсотлетней давности. Кто бы мог поверить, что совсем по соседству с Москвой – такое бесхозное сокровище. Уже дважды туда ездили из музея, тоже электричками. Выхлопотать грузовое такси – дело почти нереальное. Вот и не достало силёнок вывезти всё сразу. Нужно забрать ещё одну доску, самую массивную, тяжёлую, под рост Саши. Навесная дверь в жертвенник. Напоследок её оставили не только из-за тяжести. В отличие от остальных, она без ковчега, а это, вроде бы, признак более позднего времени. К тому же, лицевая поверхность – под плотной, чёрной, как сажа, олифой. Осталось ли там что? На месте не разберёшь. Но вывезти надо. Всё-таки ансамбль…

Я заранее смиряюсь с тем, что едем вроде бы лишь для очистки совести.

По Семёновскому от автобуса до церкви идти, точно, лучше в сапогах. В стылом храме сумеречно, зябко. Сиротливо смотрится опустелый каркас иконостаса. Сергеев качает головой, дивясь крепости бревенчатой конструкции сруба. Да, подумать только, церковь пережила Смуту, Наполеона, три революции, коллективизацию, напоследок даже Хрущёва с его обещанным для нашего поколения коммунизмом.

Хозяин избы, где оставлена на сохранение тяжеленная доска, уже обмотанная бумагой и перевязанная верёвками, недоверчиво качает головой: да войдёте ли с таким грузом в тесный автобус?.. И вдруг, махнув шапкой, вызывается доставить нас почти к платформе – на своих санях. Отбыв самым тихим, дремотным ходом за околицу Семёновского, мы, под безмолвие набрякших сыростью снегов и вкрадчивый шорох перелесков, будто вплываем в тот сокровенный век, когда церковь здешняя была совсем новенькой, пахла сосновой смолкой, и образа в её чреве лучились внутренним радостным и звонким светом… Наш возница сидит на передке на коленях, смолит свою самокрутку и, кажется, очень доволен тем, что и он сподобился спасать такие великие ценности для самого важного в СССР, потому как Рублёвского музея.