Котляр Николай Михайлович - Именем закона
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Аннотация издательства:Автор во время Великой Отечественной войны был военным прокурором 5-й ударной армии и первым военным прокурором поверженного Берлина. В своих воспоминаниях он рассказывает о деятельности армейских юристов по укреплению в частях и соединениях социалистической законности и воинского правопорядка, об их вкладе в обеспечение успешных боевых действий и налаживание мирной жизни в Берлине.
Война прервала бурное, насыщенное творчеством течение жизни моих сверстников, тех, кому к её началу было к тридцати или чуточку больше. Сердца наши были переполнены радужными надеждами, ожиданиями предстоящих свершений — мы зримо ощущали новую, социалистическую эру. Каждый из нас имел любимую работу, избрал свой путь в жизни и стремился к тому, чтобы свои силы, свои знания отдать народу. В этом мы видели смысл нашей жизни.
Фашизм и война встали перед нами чёрной силой, разрушающей то, во имя чего мы жили и без чего сама жизнь не была жизнью.
На войне каждый шёл одной и той же дорогой — через бои к победе. Но каждый шёл по-разному. Был свой путь и у тех, кто носил на петлицах, а потом на погонах щит и два меча — эмблему советских военных юристов. Об этом пути и рассказывается в моих записках. Я не ставил себе целью передать опыт работы военных прокуроров или технику расследования уголовных дел, а просто стремился показать воина-юриста, шагавшего по дорогам войны рука об руку со всеми и со всеми пришедшего к Победе.
Выражаю глубокую признательность генерал-полковнику юстиции А. Г. Горному, генерал-лейтенанту Ф. Е. Бокову, полковнику юстиции Д. Г. Городецкому, полковнику Г. П. Солоницыну за помощь, оказанную мне при работе над книгой.
Автор
Шла триста двадцатая ночь войны. В небе ни луны, ни звёзд — низкие тучи, тяжёлая чернота. Высоко над оврагом тоскливо стонали сосны и, кажется, жаловались на свою горькую судьбу, на то, что их, не имеющих никакого отношения к войне, к добрым и недобрым людским делам, дни и ночи беспощадно кромсают и калечат мины и снаряды. Сегодня артиллерийский обстрел начался с вечера. Сначала он обрушился на передовые позиции полков, а с полуночи — на штаб дивизии.
Землянки штаба 130-й стрелковой дивизии{1} и военной прокуратуры расположились в глубоком и узком лесном овраге. Снаряды, не причиняя им никакого вреда, гулко рвались то с недолётом, то далеко за оврагом. И все же на душе было тревожно. В землянке нас было трое: следователь старший военный юрист М. А. Кулешов, замкнутый, неразговорчивый человек, тоскующий о жене, с которой зарегистрировался в загсе в последний предвоенный день, красноармеец Мария Стольникова, секретарь-машинистка, восемнадцатилетняя романтическая душа, живущая надеждой попасть в разведшколу и вершить большие дела в тылу врага, и я, военный прокурор дивизии. День прошёл трудно, усталость мешала уснуть. Помимо воли припомнилось все, что было позавчера, вчера и сегодня. Несколько дней назад воины дивизии освободили многие населённые пункты в районе Старой Русы. Жители Лунева схватили не успевшего уйти с гитлеровцами старосту. Когда-то он жил в селе, но был раскулачен и выслан, а в начале войны появился вместе с фашистами и стал старостой.
На площади, возле сожжённой гитлеровцами школы, селяне соорудили виселицу и учинили над изменником самосуд. Командир 528-го стрелкового полка майор А. X. Кузнецов проезжал случайно через Лунево, когда на шею старосте уже набросили петлю. Появись он минутой позже, и не пришлось бы мне и следователю особого отдела столько дней заниматься стариком. Его доставили в прокуратуру со связанными руками двое подростков и немолодая, с измождённым лицом женщина. Подавая записку Кузнецова, она сердито заявила:
— Зря заступаетесь — предателей надо вешать... Он холуй немецкий...
К тому времени я уже немало прошагал по земле, побывавшей под фашистским сапогом, и не раз навёртывались на глаза слезы, а в горле застревал ком при виде повешенных стариков, женщин, пристреленных детей. От гнева немело сердце. Казалось, попадись в руки виновник этих злодеяний — разорвал бы на части! И вот стоит передо мною один из тех, кто, как утверждают жители, прислуживал оккупантам, а может, и сам вешал и расстреливал! Он стоял спокойно, щуплый, в засаленной, штопаной-перештопаной ситцевой рубахе, небритый, со свалявшимися волосами на лобастой голове.
Читать дальше