Николай Котляр - Именем закона

— Вот вы какой, — сказал я недружелюбно, — доигрались...

Старик посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом, вздохнул и тихо сказал:

— Я играл, верно, только не так, как вы думаете. Отпустите их, — показал он на сопровождающих. — Я все расскажу...

Следствие длилось всего три дня. Выяснилось, что избавленный нами от виселицы человек действительно в 1929 году был раскулачен, затем перед ним извинились, восстановили во всех правах, однако в деревню он уже не вернулся — работал в городе на заводе. Когда вспыхнула война, его перебросили в оккупированный район как «раскулаченного», и фашисты клюнули на это — подобрали...

— Почему же вы не попросили, чтобы вас доставили хотя бы к первому ближайшему командиру? — спросил я, когда все прояснилось.

— Кого просить? Слова не дали сказать: схватили, связали, засунули в рот тряпку и поволокли на виселицу... Их, конечно, нетрудно понять... Как ещё поступать с предателем, немецким прислужником...

...Когда освобождали старика, мне хотелось обнять его, сказать сердечно: «Великое тебе, отец, спасибо. С такими нас никто не одолеет». Но, прощаясь, я только шепнул: «Бодрись, папаша!» В ту же ночь дивизионная разведка перебросила его через линию фронта с новым заданием.

...Заснул я незаметно, но на рассвете был разбужен телефонным звонком.

— Что у вас произошло? — огорошил вопросом комиссар дивизии К. А. Лазарев и, поскольку я, соображая спросонья, о чем может идти речь, долго молчал, добавил сердито: — Что же вы не отвечаете? Приказали немедленно откомандировать вас в распоряжение военного прокурора фронта Лиховидова. Натворили что-нибудь?

— Вроде нет.

— Заходите ко мне, разберёмся...

Через несколько минут я был у полкового комиссара К. А. Лазарева. Связаться с прокурором армии или фронта нам не удалось, так что в десять утра я сидел уже в старенькой эмке с командировочным предписанием в кармане и держал путь к Валдаю — в военную прокуратуру Северо-Западного фронта. Ехали просёлками и лесными дорогами, избегая большаков, которые беспрерывно бомбил или обстреливал противник. Май уже перевалил за вторую половину, но было холодно и сыро. Дороги развезло, и машина, с трудом вырываясь из одной лужи, тут же застревала в другой, ещё более глубокой, выла, дрожала, казалось — вот-вот рассыплется.

До Валдая километров сто пятьдесят, а мы делали не более восьми — десяти в час. Возле какого-то хутора застряли надолго — впереди образовалась пробка. Об объезде нечего было и думать — справа и слева глубокие кюветы, и за ними — море торфяной жижи и лес, лес, лес...

Нахлынули воспоминания. Вот я — политбоец сводного Московско-Ленинградского коммунистического батальона, а с первого боя ещё и парторг третьей роты. Командир подразделения никак не найдёт дивизии, в которую нам надлежало влиться; кажется, это должна быть сотая. Но где она? Одни поясняли, что пробивается из окружения, другие — что ведёт бои справа от нас. Между Минском и Смоленском какой-то бригадный комиссар приказал батальону занять оборону вдоль шоссе и прикрыть отход наших войск. Для поддержки нам придали несколько «заблудившихся» пушек и обещали помочь с воздуха.

Мы крепко заклинили шоссе и контролировали его более суток. Но к полудню следующего дня фашистские танки оказались в нашем тылу. Стих грохот поддерживающих батальон пушек, и только одиноко и тревожно кружились над нами два-три «ястребка», словно предупреждая о надвигающейся беде. Танки противника, смяв тыл батальона и расправившись с артиллерией, устремились вперёд. Тогда впервые услышал я горькое слово «окружение». Как выходили из кольца, знает только тот, кто бывал в таких переплётах. Потом угроза окружения и частые стычки с противником уже не очень пугали — отбившись от одной вражеской группы, мы вскоре сталкивались с другой и снова уходили, причинив немало вреда фашистам. Последний раз нас здорово потрепали западнее Ельни. Неся большие потери, батальон все же оторвался от наседавших гитлеровцев, вышёл на боевые позиции 103-й стрелковой дивизии 24-й армии Резервного фронта и вошёл в её состав.

Через несколько дней я стал восьмым политруком третьей роты 583-го полка: семь моих предшественников погибли. В этом соединении довелось мне познать первую радость победы — освобождение Ельни — и последнюю горечь окружения.

6 октября меня вызвали в штаб полка и приказали отправиться в прокуратуру для работы военным следователем. Но добраться туда не удалось. Боясь заблудиться, заночевал в дивизионном медсанбате. А на рассвете лес содрогнулся от мощного удара артиллерии. Гитлеровцы начали генеральное наступление на Москву. В полдень медсанбат получил приказ отходить к Вязьме, но через сутки был атакован вражеской пехотой. Это были самые трудные дни. Медсанбат не боевая единица. Те из раненых, кто мог встать на ноги, получили оружие. Остальных несли и тянули на волокушах сестры и санитарки. Горстка здоровых бойцов и врачи прикрывали их, ведя непрерывный неравный бой. Леса и болота здорово нам помогали — фашисты их боялись.