Иван Лыков - В грозный час

Высоко в небе со стороны запада появился одиночный самолет и тут же повернул обратно. Почему-то подумалось, что это фашистский разведчик. Увидел вдоль дорог шлейфы пыли и заспешил сообщить своим.

Но подумалось об этом лишь мельком. Очень уж мирная картина вокруг. Правда, мы уже читали в газетах про вражеские бомбежки. Но такова уж человеческая натура: все надеется на лучшее. Да и марш мы совершаем пока в условиях, почти ничем не отличающихся от предыдущих многочисленных выходов на учения. Потому-то на нашей башне, как, впрочем, и на других, вяжется негромкий разговор.

— Ну и гад же этот Гитлер! Войны, видишь ли, ему захотелось. А мне б сейчас над речкой с удочкой посидеть. — Это командир башни старший сержант Горюнов. — И чтобы… чтобы дивчина рядом была.

— Ну ты, Горюнов, даешь! — Голос Орлова сразу суровеет. — Тут зубами скрипеть надо, а он об удочке, о дивчине…

Я прислушиваюсь к этому разговору, но пока не вступаю в него. Вспоминаются слова политрука Столбуна: «Надо отрешиться от благодушия, война будет тяжелой…»

А Горюнов продолжает мечтать:

— Эх, какую уху мы, бывало, на рыбалке варили…

— Ты кончай эти штучки! Рыбалка, уха! Размагнитился! — уже зло говорит Орлов. — Как будто к теще на блины едешь.

Молодец Орлов! Готовый агитатор.

— Товарищ политрук, — обиженно поворачивает ко мне лицо командир башни. — Чего он пристал? Уже и помечтать нельзя? Вот вы бы отказались сейчас со своей супругой встретиться?

— Моя сейчас далеко, в Забайкалье осталась. А Орлов прав: фашист в любой момент может появиться. Поэтому глядеть надо в оба.

Сказал и тут же сам себе мысленно признался, что это больше для порядка. Желание танкистов и мне понятно. Прохлада озер и речек, убегающих назад то справа, то слева, притягивает взгляды бойцов, рождает ну прямо-таки детское нетерпеливое желание взять да и бултыхнуться в чем есть в воду. И плыть, плыть без конца.

Замолкли на минуту танкисты. Ведь у каждого где-то своя дивчина осталась. А впереди — через день, через два — бой. Первый настоящий, а не учебный бой. О том, что он может оказаться и последним, думать не хочется. Волнует другое: как поведут себя в бою люди?

Сказал-то я о бдительности для порядка, но слова мои оказались вещими. Вот высоко в чистом небе появились четыре маленьких черных крестика. Отсюда, с земли, они чем-то стрекоз напоминают. Идут прямо на нашу колонну. На передних танках замахали флажками. Это сигнал «Воздух». Значит, самолеты не наши.

— В танк! Закрыть люки! — командую Горюнову и Орлову.

Наводчик скрывается в люке сразу, а вот командир башни лезет медленно, все смотрит в небо, ворчит:

— Чего они нам сделают? Танк с такой высоты и разглядеть-то нельзя, не то что попасть в него…

А «Юнкерсы-88» (это вроде они, учились же мы различать самолеты вероятного противника по силуэтам) уже почти над самой колонной. И то ли ворчание Горюнова подействовало, то ли я сам тоже не верил, что самолеты именно на нас летят, то ли просто из любопытства, но в танк я не полез, остался наверху. Как, впрочем, кое-кто и на других машинах. И вдруг от каждого «юнкерса» отделилось по крошечной капельке. В воздухе начал нарастать пронзительный противный свист…

Много раз потом придется мне побывать под бомбежками и артобстрелами; немало бомб и снарядов будет свистеть над головой и падать рядом. Забегая вперед, скажу, что за всю войну я так и не смог привыкнуть спокойно переносить их противный свист. Но тот, первый, запомнился особенно. Наверное, потому, что это было первое ощущение настоящей войны и настоящей опасности.

Появился ли страх? Да, появился. Но было и другое чувство. Это сознание того, что на тебя, политрука, смотрят сейчас рядовые танкисты, по тебе равняются. Конечно, это не значило, что мне следовало бравировать, демонстративно не обращать внимания на приближающуюся опасность. Главное не паниковать, не растеряться, не показать и виду, что тебе боязно. «Выдержка, товарищ политрук, и еще раз выдержка!» — приказываю сам себе. Еще раз спокойно, неторопливо продублировал команду: «Всем в танк!» И только потом, когда краем глаза увидел, что с соседних башен людей как ветром сдуло, метнулся в нишу за башней (был в башне Т-26 такой выем, предназначенный для отката орудия при выстреле).

А свист бомб все нарастал. Мелкой искоркой мелькнуло в мозгу: «Ну вот и все!»

Качнулась земля. Показалось, будто неведомая сила подняла танк в воздух, а затем черная тяжелая завеса обрушилась на него…