Иван Лыков - В грозный час

С этой силой враг столкнулся в первый же день войны, еще на самой границе. Его генералы уже тогда с удивлением признавали: «Противник оказывает ожесточенное и храброе сопротивление».

Но и сейчас враг все еще очень силен.

Конечно, генерал Чернявский тоже знал об этом, тем более что в первые недели войны он командовал механизированным корпусом, принимавшим участие в боевых действиях.

— А я, знаете, теперь здесь учебной базой занимаюсь, — сказал он, когда мы прощались.

После разговора с генералом я пошел представляться бригадному руководству, вначале, естественно, начальнику политотдела бригады старшему батальонному комиссару Борису Ивановичу Захарову.

Светловолосый, с ясными голубыми глазами, начпо бригады чем-то напоминал молодого школьного учителя. Может быть, подкупающей мягкостью, внимательным и понимающим взглядом.

— Это хорошо, это замечательно! — живо заговорил он, просматривая мои документы. — Мы как раз таких и просили. Нам обстрелянный народ вот как нужен. — Тут начальник политотдела провел ребром ладони по горлу, показывая, как им нужен обстрелянный народ. Возвращая документы, спросил: — С тридцатьчетверками дело имели?

— Не приходилось, — ответил я, испытывая неловкость оттого, что мне, комиссару батальона, придется иметь дело с техникой, которую я видел только со стороны.

— Ну ничего, — сказал Захаров, — по дороге на фронт освоите. А воевать, наверно, придется под Москвой. Сейчас там самый главный участок фронта.

Начальник политотдела коротко рассказал мне о бригаде. Ее судьба была почти точным повторением судьбы 17-й танковой дивизии.

…Когда началась война, 48-я танковая дивизия почти сразу попала на фронт. Первый свой бой приняла через две недели юго-западнее Невеля. Танкисты дрались с фашистами мужественно, но силы были слишком неравны, и дивизии пришлось-таки отойти к Великим Лукам. Там ее ждали новые испытания. Вначале враг засыпал ее бомбами, а затем сильным танковым ударом разрезал надвое и ворвался в город. Но той же ночью отчаянной контратакой дивизия вернула Великие Луки, затем, заняв рубеж западнее города, зарывшись в землю, почти месяц сдерживала врага. Но в конце августа гитлеровцы вышли в тыл дивизии и окружили ее. Двое суток еще дрались с врагом танкисты и пехотинцы, а в начале третьих, ночью, последним усилием прорвали кольцо окружения и вышли к своим.

Потом были новые сражения. Силы дивизии таяли. И вот теперь ее остатки вывели из боев и направили в город Владимир. Здесь на ее основе формировалось новое соединение — 18-я танковая бригада.

Комиссар бригады А. К. Кропотин встретил меня по-деловому. Беседа с ним была короче, нежели с начальником политотдела.

— Бои предстоят в самое ближайшее время, — сказал Кропотин. — Так что вникайте в дела батальона, знакомьтесь с людьми. Вся наша политработа должна сейчас сводиться к главному: мобилизации бойцов на разгром врага у стен Москвы.

А командир бригады подполковник Афанасий Семенович Дружинин только и спросил:

— Задачу свою понимаете?

— Так точно.

— Тогда выполняйте! — и взялся за ручку телефона, давая понять, что разговор закончен.

Позже я узнал о комбриге немало такого, что вызывало невольное уважение. В Красную Армию он пришел добровольно еще в гражданскую войну. За храбрость в боях и преданность делу революции был награжден орденом Красного Знамени и Почетным оружием. Затем окончил Военную школу при ВЦИК, прошел много ступенек по служебной лестнице, прежде чем стал командиром танковой бригады…

— Вот что особо учти, — сказал начальник политотдела, провожая меня в батальон. — Ты — комиссар, и люди на тебя будут смотреть особыми глазами. Ты перед ними должен быть как на ладони, со всех сторон открытый. Они очень близко к сердцу будут принимать и совесть твою, и смелость, и правду. И если в чем-то слукавишь или, что еще хуже, дрогнешь в бою, то это будет позором для всех наших политработников, позором для партии нашей. Ты меня понимаешь? Комиссаром, брат, быть непросто, — продолжал Захаров. — Обязанностей много, ответственность большая, а привилегия одна — быть первым в бою, вести людей в бой за правое дело партии.

По пути в батальон я думал над словами начальника политотдела бригады…

Комиссары… Еще мальчишками мы грезили этим словом. Легендарные комиссары были для нас воплощением мужества, благородства и беспредельной преданности делу революции. Мы читали о них книги, смотрели кино. И каждый из нас в безоблачном детстве мечтал стать похожим на комиссара в кожаной тужурке, непременно, как нам казалось в то время, с маузером на боку.