Иван Лыков - В грозный час

— Заблуждаетесь, Андрианов, — укоризненно покачал головой Виктор Иванович. — Думаете, что когда побьем фашиста, то после этого все как по маслу пойдет, империалисты начнут перед нами на цыпочках ходить, беспокоить нас перестанут? Как бы не так! Уверен, что надобность в профессии защитника Родины еще ой как не скоро отпадет! Не верите? Так вам это и замполит может подтвердить. Верно я говорю, Иван Семенович?

— Правильно вам объясняет командир, — говорю Андрианову. — Смело идите учиться. Такие, как вы, армии еще долго будут нужны. Да и сами вы, судя по всему, службу любите.

— Люблю, это уж точно, — подтверждает командир танка. — Но только вот с учебой… Я вас прошу, товарищ подполковник, не торопите меня, дайте еще подумать.

— Что ж, думайте, но побыстрее. А то возьму да и отправлю вместо вас кого-нибудь другого.

Сказав это, Краснов повернулся и решительно зашагал к правому флангу строя. Остановившись там, начал вызывать по одному командиров машин и вручать им танковые формуляры.

Закончилась вся эта церемония поздравлением личного состава. Командир полка от души пожелал танкистам и автоматчикам в совершенстве овладеть вверенной им боевой техникой и оружием, по-настоящему подготовиться к предстоящим боям.

— Помните, товарищи, что вы — гвардейцы, — призвал Виктор Иванович. — Поэтому всегда и всюду с честью несите это почетное звание!

* * *

В тот же день вечером разговор о высоком звании гвардейца, о достоинстве советского воина был продолжен. Его вели во всех ротах коммунисты — работники штаба. Предварительно мы вместе с капитаном Замараевым собрали всех докладчиков, рассказали им, насколько важно разъяснить личному составу нормы поведения советского воина за рубежами своей Родины. Особое внимание обратили на то, какими должны быть отношения наших бойцов и командиров к местному населению.

Кстати, этот вопрос и для нас, командиров и политработников руководящего звена, был в тот период одним из важнейших. Им приходилось заниматься все больше и больше.

Помню, проводил я как-то в одной из танковых рот беседу с личным составом. Когда уже завершал ее, прибегает посыльный.

— Вас срочно вызывает командир полка, — едва переводя дыхание, докладывает он.

Спешу в штаб. Захожу в кабинет подполковника Краснова и вижу, что перед ним стоит человек в довольно странном одеянии. Лишь приглядевшись повнимательнее, понял, что это… священник. Честно говоря, вначале даже оторопел: а этому что у нас надо?

Виктор Иванович, заметив мое замешательство, понимающе улыбнулся. Сказал:

— Это, комиссар, по твоей части.

— А в чем дело?

— Да вот просят разрешения на открытие церкви, — поясняет Краснов.

— Очень, очень просим. — почти на чистом русском языке вступает в разговор поп. — И не только от себя лично, но и от всех мирян.

Мое замешательство не проходит. Ведь первый раз в жизни приходится решать такой вопрос. И как должен в этом случае поступить я, коммунист, политработник? С одной стороны, как мне тогда казалось, разрешить значит поощрить богослужение. Потому первой мыслью и было — отказать. Но вспомнил, что у нас церковь хоть и отделена от государства, но свобода вероисповедания Конституцией все же гарантирована. Может, и здесь пойти по такому же пути?

Спрашиваю у попа:

— А как с молитвами? Против наших войск настраивать мирян не будете?

— Нет-нет, — трясет головой тот. — Напротив, даже молиться станем за вас, что избавили от ирода-фашиста. Будем просить всевышнего, чтобы он быстрее ниспослал вам окончательную победу!

«Вот, — думаю, — как ты уже заговорил! А раньше небось и за этих самых иродов-фашистов молился? Но как сейчас это проверишь? Да и наше ли дело подобным заниматься? Еще закричат на всех перекрестках, что вмешиваемся в их внутренние дела».

Вслух, конечно, ничего этого не произношу. Только, сдвинув брови, как можно строже говорю:

— Что касается ваших богослужений, то до них нам дела нет. Одно только запомните твердо: против советских войск чтобы не было никакой агитации!

— Вы что, разрешаете? — все еще боясь поверить, спрашивает поп.

— Да, разрешаю, — подтверждаю я уже принятое решение.

— Так просто? Но это же уму непостижимо! — восклицает служитель церкви и поясняет: — А меня убеждали, что, мол, напрасно я к вам иду. Советы, дескать, никогда не позволят народу молиться, навсегда закроют церкви. Выходит, меня просто-напросто обманывали? Но зачем же?