Валерий Головской - Мэрилин Монро. Жизнь и смерть

У меня даже бывали подобные сны. Мне снилось, что я вхожу в церковь в юбке с кринолином, под которой ничего нет. Прихожане ложатся на пол в проходе и, когда я иду, смотрят на меня снизу.

В моих импульсах появиться голой и в моих мечтах об этом не было ничего постыдного или греховного. Представляя, что люди смотрят на меня, я не чувствовала себя такой одинокой. И еще: я хотела, чтобы они видели меня обнаженной, потому что стыдилась своей одежды. Я всегда носила потрепанное синее платье — символ бедности. А без платья я была такой же, как и другие девочки, а не оборванка в форме сиротского приюта.

Когда мою маму увезли в больницу, тетя Грэйс стала моим законным опекуном. Я слышала, как ее друзья спорили вечером, когда я лежала в ее постели, и притворялась, что сплю. Эти люди не советовали меня удочерять, потому что с возрастом со мной будет все сложнее и сложнее. И все потому, что у меня такая „наследственность“, как они говорили. Они напоминали о моей маме и ее отце, брате и бабушке — все они были душевнобольными, и говорили, что я наверняка пойду по их следам. Я не знала, что такое душевная болезнь, но понимала, что это что-то плохое. А я лежала в постели и, слушая их, дрожала. Затаив дыхание, я ожидала решения тети Грэйс — отдать меня в приют или удочерить. После нескольких таких вечерних дискуссий тетя Грэйс удочерила меня вместе с моей наследственностью, и я, наконец, уснула счастливой.

У тети Грэйс не было денег, и она все время искала работу. Вот почему она поместила меня в сиротский приют. Я не была против приюта, так как, даже находясь там, я знала — у меня есть опекун — тетя Грэйс. Только позднее я поняла, как много она для меня сделала. Если бы не она, меня бы отдали в какое-нибудь штатное или федеральное заведение для сирот с гораздо более строгим режимом и еще меньшими привилегиями — без права рождественской елки или возможности иногда смотреть фильмы.

В приюте я жила только время от времени. По большей части меня отдавали в семью, которой платили пять долларов в неделю за мое содержание. Я жила в девяти разных семьях, пока не распростилась со статусом сироты. Я совершила это в шестнадцать лет, выйдя замуж.

Все семьи, в которых я жила, объединяло одно — они нуждались в пяти долларах. Но на самом деле я была неплохим приобретением в качестве прислуги. Я была крепкой и здоровой девочкой и могла выполнять почти такую же работу, как взрослые. И я научилась никого не беспокоить — разговорами или слезами.

Я уже поняла, что лучший способ держаться подальше от неприятностей — никогда не жаловаться и ничего не просить. В большинстве случаев эти семьи имели своих собственных детей, и я знала — те всегда и во всем будут первыми. Они носили красивую яркую одежду, у них было много игрушек, а в случае ссоры взрослые верили им.

Моя одежда была неизменной: выцветшая синяя юбка и белая блузка. У меня было два таких комплекта, но, поскольку они были совершенно одинаковыми, все думали, что я ношу одно и то же. Это часто раздражало людей — почему я ношу одно и то же.

Каждую вторую неделю приют присылал женщину-инспектора, чтобы проверить, все ли в порядке с сиротами, как им живется в семьях… Она никогда не задавала мне вопросов, но всегда внимательно рассматривала подметки моих туфель. Если подошвы не прохудились, она объявляла условия отличными.

Я не возражала всегда быть „последней“ в этих семьях, кроме разве что по субботам, когда все мылись в ванне. Вода стоила денег, так что менять воду в ванне было неслыханной роскошью. Вся семья мылась в одной и той же воде, и я всегда была последней.

Одна семья, в которой я жила, была так бедна, что мне не разрешали спускать воду в туалете по вечерам. „Каждый раз ты спускаешь пять галлонов воды, — говорил мой новый „дядя“, — и пять галлонов каждый раз означают массу денег. Ты можешь спустить воду утром“.

Но как бы осторожна я ни была, все равно я то и дело попадала впросак. Как-то в школе маленький мексиканский мальчик начал канючить, что я его ударила. А я не ударяла. И очень часто меня обвиняли в краже разных вещей — то ожерелья, то щетки для волос, то кольца или десяти центов. А я никогда ничего не украла.

Когда начинались неприятности, у меня был только один способ защиты — молчать. Навещая меня, тетя Грэйс спрашивала, как идут дела. Я всегда отвечала, что все замечательно, так как не хотела ее огорчать.

Кое-какие неприятности случались и по моей вине. Иногда я била кого-то из девочек, дергала их за волосы, валила на пол. Но гораздо хуже были проблемы, связанные с „дефектами моего характера“. Ребенок-переросток, который редко вымолвит слово и обычно, уставившись в пол, ждет только, когда его выбросят вон из дома, был в большинстве случаев досадной помехой.