Валерий Головской - Мэрилин Монро. Жизнь и смерть

„Что-то падает с лестницы“, — сказала я.

Англичане не разрешили мне посмотреть, что происходит. Муж вышел и спустя немного времени вернулся на кухню.

„Я вызвал полицию и „скорую““, — сказал он.

Я спросила: „Это для моей мамы?“

„Да, — ответил он. — Но тебе не надо ее видеть“.

Я оставалась на кухне и слышала, как пришедшие люди пытались увезти мою маму. Мне не разрешили взглянуть на нее. Все говорили: „Будь хорошей девочкой и стой здесь на кухне. Все в порядке, ничего серьезного“.

Но я все же заглянула в прихожую. Моя мама кричала и смеялась. Они увезли ее в психиатрическую больницу в Норволке. Название этой больницы я помнила смутно. Это была та же самая больница, куда поместили отца моей мамы и ее бабушку, когда они так же кричали и смеялись.

Вся мебель исчезла. Белый стол, стулья, кровати и белые занавески растворились в воздухе, и белый рояль последовал за ними [5] По свидетельству сводной сестры Нормы Джин, Бернис Бэйкер, рояль фирмы Фрэнклин был черным. Смотри: Bernice Baker Miracle. My sister Marilyn. 1994, p. 7. .

Англичане тоже исчезли. А меня из свежепокрашеного белого дома отправили в детский приют, выдали синее платье с белой блузкой и башмаки на толстой подошве. И еще долгое время, лежа в постели, я просто не могла ни о чем мечтать. У меня в ушах все время стоял ужасный грохот на лестнице, крики и хохот моей мамы, когда ее увозили из дома, который она пыталась для меня создать.

Я никогда не забуду тот белый дом и ту мебель. Спустя годы, когда я стала моделью и начала зарабатывать, я принялась искать рояль Фредерика Марча. Примерно через год я обнаружила его на каком-то аукционном складе и купила.

Он и сейчас стоит в моем доме в Голливуде. Он выкрашен в чудный белый цвет, в нем новые струны, и он звучит так прекрасно, как ни один рояль в мире».

В детстве одинокой девочки, лишенной любви и родительской заботы, произошло множество событий, наложивших глубокую печать на ее характер и всю ее недолгую жизнь. Норма Джин так вспоминала об этом в истории о «первом грехе»:

«Лучшим другом моей мамы была женщина по имени Грэйс. Почти всех, кого я знала, я звала „дядя“ или „тетя“, но тетя Грэйс была совсем особенной родственницей. Она стала и моим лучшим другом.

Тетя Грэйс работала в библиотеке на той же самой киностудии „Колумбия Пикчерс“, что и моя мама. Она первая погладила меня по волосам и по щеке. Это случилось, когда мне было восемь лет. Я и сегодня помню свое волнение при прикосновении ее доброй руки.

Как и моя мама, Грэйс переживала трудные времена. Она потеряла работу и еле сводила концы с концами. Хотя денег у нее не было, она не переставала заботиться о моей маме, у которой уже тогда появились первые признаки душевной болезни, и обо мне. Время от времени она забирала меня к себе. Когда у нее совсем не было денег и оставалось только полдоллара на еду, мы питались черствым хлебом и молоком. В булочной Холмса можно было купить кулек вчерашнего хлеба за 25 центов. Тетя Грэйс и я часами стояли в очереди за таким кульком. Когда я смотрела на нее, она улыбалась и говорила: „Не беспокойся, Норма Джин. Ты будешь красавицей, когда подрастешь. Я чувствую это всем нутром“.

Я была так счастлива от ее слов, что черствый хлеб казался мне слойкой с кремом.

Жизнь у тети Грэйс не заладилась. Смерти и невезение преследовали ее. Но не было в ней никакой горечи. Ее сердце оставалось добрым, и она верила в Бога. Почти все, кого я знала, говорили о Боге. Они просили меня не гневить Его. Но когда тетя Грэйс рассуждала о Боге, она гладила меня по щеке и говорила, что Он любит меня и присматривает за мной. Думая о словах тети Грэйс, я тихонько плакала, лежа в постели. Тот единственный, кто любил меня и присматривал за мной, был невидим; я не могла его услышать или прикоснуться к нему. Я всегда рисовала Бога, как только у меня выдавалась свободная минута. На моих рисунках Он был похож немножко на тетю Грэйс и немножко на Кларка Гейбла.

Став постарше, я поняла, что не похожа на других детей, потому что не было в моей жизни ни поцелуев, ни обещаний. Я часто чувствовала себя одинокой и хотела умереть. Я старалась подбодрить себя мечтами наяву. Но я никогда не мечтала о том, чтобы кто-то любил меня так, как родители. Это вообще превосходило мое воображение. Я шла на компромисс и мечтала, чтобы кто-то (кто-то кроме Бога) просто одарил меня своим вниманием, кто-то посмотрел и позвал по имени.

Эта жажда внимания как-то объясняла, я думаю, мою проблему в церкви по воскресеньям. Как только я усаживалась на скамье, раздавались звуки органа, и все начинали петь, а я вдруг ощущала сильное желание раздеться. Я страстно мечтала стоять перед Богом и всеми остальными обнаженной. Я должна была изо всех сил сжимать зубы и сидеть на руках, чтобы не начать раздеваться. Иногда я страстно молилась, умоляла Бога остановить меня, не дать снять одежду.