Аркадий Застырец - Кое-что получше

С трудом втискивал себя в это сооружение и гитарист Миха, непревзойденный мастер продуманной импровизации, преданный поклонник и знаток музыки «Битлз», вообще — душа общества, необыкновенно мягкий и добрый человек.

С ним связана забавная ситуация, которая уже в первый месяц нашего знакомства показала мне, с каким коллективом я связался. В то время Шурику случилось переезжать на новую квартиру. И все мы, друзья- товарищи, по его просьбе целый день принимали участие в этом переезде в качестве грузчиков. Наконец, когда тяготы переезда были уже позади, возникла новая просьба — что-то такое надо было перетаскать на даче у Шуриковой мамы, милейшей, кстати сказать, мамы милейшего сына.

И вот, если память мне не изменяет, на эту просьбу откликнулись все, кроме Михи. Вскоре я убедился, что даром такие поступки в дружном ансамбле Шурика и его друзей не проходят. Состоялось собрание музыкантского коллектива, более напоминавшего мне в те часы бригаду коммунистического труда, потеющую в борьбе за свой переходящим вымпел. Миху как следует пропесочили и припугнули отлучением, инкриминировав ему деяние, названное каким-то противным словечком (вроде «проскальзывания» или «отслаивания»), которое я, к счастью, забыл. Миха покаялся и дал честное пионерское слово в том, что «такое больше не повторится». Странный и чужой для меня «монастырь», причудливо сочетавший в своих недрах приверженность малохудожественным формам свободного мира и самый дремучий совок, который впоследствии эта, в остальном симпатичная, братия выдавливала из себя во капле.

Шурика я начал рисовать прямо какими-то кровавыми мазками. И чтобы он не показался тем, кем на самом деле никогда не был, добавлю кое-что поважнее. Первая же наша с ним беседа весьма походила на экзамен. Мы шли по старым екатеринбургским улочкам и проверяли друг друга «на вшивость». Называлось имя композитора, в как бы открывались шлюзы: лились потоки названий, впечатлений, соображений. Скажем, Моцарт. И пошло-поехало. 39-я, 40-я, 41-я. «Маленькая ночная серенада», ранние симфонии. А «Пражская»? А «Гаагская»? А «Волшебная флейта», «Реквием», «Дон Жуан»? Нет, а «Похищение из сераля»? Ойген Йохум, Фишер-Дискау, Рудольф Баршай, Лев Маркиз… А «Кози фан тутти»? А «Идоменей, царь Критский»?

Мы обсудили наследие и значение Баха, Гайдна, Бетховена, Алессандро и Доменико Скарлатти, Луи и Франсуа Куперена. Рассмотрели исполнительскую манеру Ванды Ландовской и Ральфа Киркпатрика, Сергея Рахманинова и Артура Рубинштейна. Расписались в нежных чувствах к Россини, Беллини, Доницетти, Верди, Пуччини, Леонкавалло и Масканьи. Особо выделили Вивальди, Перголези, Чимароза, Локателли, Глюка и Генделя. Не забыли Бизе, Массне и Мендельсона с Вольфом. Почтили Вагнера, Вебера, Гуно и Мейербера. Поцокали языками относительно Дебюсси, Равеля, Оннегера, Пуленка и Хиндемита. Вознесли Дворжака и Сен-Санса. Простерлись ниц пред Малером, Сибелиусом и Чайковским. Замолвили словечко о Крейслере, Рихарде Штраусе и Шопене. Помянули Шумана, Шуберта и Листа. Добрались до Стравинского, Прокофьева и Шостаковича. Но нельзя же было умолчать и о Шёнберге, Веберне, Гершвине, Айвзе!

В какой-то момент я произнес сакраментальное четверостишие, ставящее «превыше всех хвалений» Георга Фридриха Телемана, мы вспомнили о том, что забыли Рамо, Гайнриха Шютца и Клаудио Монтеверди — и все началось сначала.

Ребята, Шурик уже тогда был крутым знатоком рок-музыки — с ним было о чем поговорить! Уверен, что время не сгладило этой крутизны.

Нет смысла описывать внешность звезды такого масштаба, как Шурик — она и так хорошо всем известна по календарикам, плакатам и ТВ-шоу. Но замолвить словечко о Шуриковой работоспособности считаю своим долгом. За одну ночь он еще в молодости успевал положить на музыку пять-шесть текстов, при этом к тому же и переделав их до неузнаваемости.

Печально, и невероятно, однако наше совместное творчество как-то не сложилось ни в дотрековский, ни в посттрековский период. Добрый десяток моих текстов, положенных на музыку Шурика, так и остался вместе с нею лежать мертвым грузом в пыльных архивах. В момент нашего знакомства с Шуриковского лица не сходило плотоядное сияние. Кратковременное воздействие параноидальной идеи подвигнуло его (Шурика) на создание омерзительных композиций, какие даже Элис Купер замучился бы извлекать из своих ночных кошмаров. И все же именно в тот период юному композитору удалось-таки при помощи моего счастливого пера состряпать, по крайней мере, одну премиленькую вещицу под названием «Маленький сюрприз». В песенке этой рисовался образ беззаботного, сытого, одетого и обутого парнишки. Объяснялось, как ему хорошо, как его будит по утрам запах кофе, как солнце греет ему простыню и т. д. Но после каждого куплета звучал залихватский, с привкусом немецкого кабаре времен третьего рейха рефрен: