АЗЫ КОКЕТСТВА, или право первой ночи
Прежде всего, я должен предупредить читателя, что перед ним не записки пушкиниста — любителя, не записки пушкиниста — профессионала, это наблюдения драматурга, перед которым стояла задача расставить действующих лиц этой истории в правильных позициях. Исследователь — пушкинист, впрочем, также как и любитель, только с другой степенью подготовки, выдвигает свою версию и все силы бросает на ее доказательство, он отвечает на вопрос, что произошло, но часто не затрудняет себя вопросом: «Как это произошло?». Для него это «как?» не важно, а для драматурга, который облекает историю в ситуации и диалоги, «как?» становится первостепенным.
Замечание второе: никто и никогда не будет знать всей правды той осени и зимы, ставших последними для Пушкина. Все догадки и версии построены на косвенных доказательствах. Я изучил этих версий множество, от вполне стройных до шизофренического бреда [1] Не удержусь и приведу лишь один пример такого бреда из книги А. Н. Зинухова «Кто убил Александра Пушкина», изданной в Харькове тиражом 300 экземпляров в 2004 году. Автор выдвинул гипотезу, согласно которой во главе заговора против Пушкина стоял шеф жандармов граф Бенкендорф, выполнявший волю Николая I. Жорж Дантес только имитировал выстрел на дуэли, а смертельную рану поэту нанес снайпер, расположившийся на соседней даче. Тело Пушкина, поскольку в нем осталась не вынутая врачом Далем оружейная пуля, являлось уликой против Бенкендорфа, поэтому оно было подменено в Конюшенной церкви после отпевания и потому в могиле собственно тела Пушкина нет, он похоронен в безымянной могиле. Вот такие, блин, козни. Не считая того, что младшая дочь Пушкина Наталья, совсем не его, а Николая I, хотя Пушкин уехал из Петербурга через две недели, а государь приехал туда почти через месяц после элементарно просчитываемого зачатия.
, и могу поручиться, что даже в самых стройных и выверенных построениях есть свои психологические и логические неувязки, и серьезные противоречия, а то и фальшивые натяжки и стыдливые умолчания. Все версии строятся на воспоминаниях и письмах современников, но невозможно зачастую знать, когда человек говорит правду и говорит ли он ее вообще, забыл он что — то или перепутал, сознательно или бессознательно. Одно и то же вранье может иметь разную психологическую мотивацию. Женщина может признаться в своей измене и сказать правду, также как и признаться в том же самом и соврать, только для того, чтобы больнее ранить мужа. Чем дальше мы отходим от той истории, тем труднее людям понять психологические мотивировки каждого поступка. Возможно, вышеизложенное в этом пункте относится и к автору. Повторю: правды нам не узнать никогда и, может быть, слава Богу.
И третье: не было за все время прошедшей истории политической группы (партии), которая бы не присваивала себе Пушкина. Еще во времена Пушкина свет и общество делились на «партии». Партийность изобрели не большевики. Пушкин не был партийным, он часто играл по своим правилам, часто говорил то, что думал, а писал то, что думал, еще чаще. Но далеко не всегда. И автор, в свою очередь, хочет заявить, что всегда был только «вольным стрелком», а потому не собирается лить воду ни на чью мельницу.
Автор относится к своим героям, как для некоторых это не кощунственно звучит, только как к персонажам. Относиться к фигурантам этой истории не как к персонажам, а как к живым людям, значит брать на себя ответственность, которую никто, кроме Господа Бога, на себя взять не может. Что важно драматургу, чтобы история была как можно достоверней и драматичней? Прежде всего, вера в поступки персонажей, как бы они парадоксальны не казались. Я долго не мог решить для себя, как именно развивалась дуэльная история, буквально выучив все известные факты и детали наизусть, но что — то мешало мне, так и слышался голос Станиславского, который нашептывал в уши: не верю! Профессионалы и дилетанты пушкиноведения натоптали, как мыши, дорожки, с которых никогда не сворачивали, они не замечали очевидное, что находилось у них перед глазами, они переписывали друг у друга факты, казавшиеся им непреложными, а потом усиленно интерпретировали их. Если кто — то ранее по поводу чего — либо не сказал ни слова, то уже и остальные никогда не говорили, потому со времени больших пушкинистов — историков: Модзалевского, Гершензона, Цявловского, наука все мельчала и мельчала, и взгляд на события становился все уже и уже.
Читать дальше