Аманда Лир - Дали глазама Аманды

Выйдя замуж за Алена-Филиппа, я стала маркизой и вступила в новую жизнь. Все наши друзья, находившиеся в Лос-Анджелесе, пришли на прием, который мы дали в Голливуде. У нас были Саша Дистель, Ричард Энтони. Твигги и Пенелопа Три разрезали огромный свадебный пирог, в то время, как мы пили шампанское с Полем Моррисеем, Петером Лестером, Дэвидом Хокни и модным писателем Гарольдом Роббинсом, заявившим: «Брак предназначен только для исключительных людей».

Я в тот же вечер позвонила Дали в Нью-Йорк и сообщила о свадьбе. Он молчал.

— Алло, Дали! Вы меня слышите? Я в свадебном путешествии в Беверли-Хиллс, это чудесно, не правда ли? Почему вы молчите?

Он туманно меня поздравил и, опомнившись, позвонил, чтобы выразить свое разочарование.

— Вы не должны были этого делать… Вернее, я хочу сказать, что вы могли бы подождать. К чему такая спешка? Если вы по-настоящему его любите, вы могли бы подождать какое-то время. Гала тоже удивлена…

Он выглядел потерянным. Только на следующий день он пришел в себя и со своей обычной уверенностью объявил, что он и Гала хотели бы устроить ужин в нашу честь, когда мы приедем в Нью-Йорк. Я ответила, что мы будем там через несколько дней.

Перед нашим отъездом Поль Моррисей преподнес мне в качестве свадебного подарка встречу с Мэй Уэст, моим кумиром. Дали когда-то нарисовал ее портрет. Она заставила себя упрашивать, но в конце концов пригласила нас на чай.

Сначала нам дали полюбоваться чисто голливудским убранством гостиной — все было белым, но несколько пожелтевшим от времени, а потом слуга и компаньон объявил ей о нашем приходе. Она была гораздо ниже ростом, чем я себе представляла, и в ее походке не было ничего от легендарного покачивания бедер. Она достаточно грузно опустилась на стул, обтянутый белой тканью, и спросила, кто я такая. Поль ей об этом уже говорил, но она забыла. Она уже многого не помнила, путала времена и даты. Ей было 90 лет, но она продолжала скрывать свой возраст! Я была очарована ее пухлыми ручками, покрытыми кольцами, и ее белокурым париком. Она не позволила нам курить в ее присутствии. Даже Бетт Девис вынужден был от этого воздержаться, добавила она, улыбаясь. Я сказала, что она хорошо выглядит, и выразила свое восхищение ее незабываемыми репликами в фильмах, к которым она сама сочиняла диалоги. Она закудахтала от удовольствия и заявила, что нынешние актрисы на такое не способны, что все они ей подражают, но она единственная в своем роде платиновая блондинка. После нее были всякие там Джеан Харлоу, Бетти Грейбл и Мерилин. Я сказала ей, что Мерилин представляет собой нечто исключительное.

— Ах, эта! Она меня копировала, я помню, что мы ходили к ее отцу.

Слуга вмешался в разговор: «Ну, что вы, Мэй, вспомните. Это была Джеан Харлоу, не Мерилин Монро…»

Мэй, казалось, смутилась.

— Хорошо, но тогда, Мерилин, это которая?

Я была ошеломлена. Она забыла Мерилин Монро!

После чая мы заговорили о спиритизме и экстрасенсорике. Мэй обожала это. Она оживилась и стала нам рассказывать, что общается с потусторонним миром и разговаривает с ушедшими. Я ее поблагодарила за прием, она меня обняла, пожелала удачи в карьере певицы, и мы решили оставить ее наедине с привидениями. Держа меня за руку, она добавила, притронувшись указательным пальцем с огромным кольцом к виску:

— Не забывайте, что ваш лучший козырь — здесь.

Я поняла, почему Дали был так очарован этой заметной и неукротимой женщиной, которой удалось навязать всем свою достаточно карикатурную героиню посредством ума и здравого смысла.

Я рассказала об этой встрече Дали по телефону, и он захотел узнать, когда мы прибудем в Нью-Йорк, чтобы устроить ужин в нашу честь. Я заметила, что он не должен чувствовать себя обязанным устраивать нам праздники и что мы должны вернуться в Лондон. Я стала склонять его устроить этот обед в Париже:

— Нет, нет, — ответил он. — Я недолго пробуду в Париже. Я должен быть в Академии, слишком много суматохи, обед будет не к месту. Приезжайте сейчас же! Гала хочет познакомиться с вашим мужем маркизом, а я хочу видеть вас. Нам нужно о многом поговорить…

Быть может, я боялась его реакции на мой брак. Во всяком случае, я решила лететь прямо в Лондон, где я представила Алена-Филиппа всем моим друзьям, которые его тотчас же полюбили. Потом мы отправились в Париж, где Рожер Пейрефитт и Луиза Вайс устроили обед в нашу честь в «Максиме». В отличие от Дали, пытавшегося скрыть свое недовольство, Рожер был восхищен нашим союзом. Он меня нежно поцеловал и преподнес в качестве свадебного подарка великолепную картину Гейнсборо — портрет джентльмена в парике и придворной одежде, которую я повесила в своей лондонской квартире.