Игорь Добролюбов - Осколки памяти

На репетициях мне почему-то все время было весе­ло: заводной был, но старался сдерживаться, а рассла­бившись в перерыве, войти в работу было необычайно трудно. Кузьма Львович - актер старой школы, он тре­бовал дисциплины и однажды так разгневался, что по­шел на меня со стулом: "Сейчас дам по шее!" По шее при всех? Я и выскочил в декорационное окно.

Кузьма Львович ведь тоже артист, он сделал серь­езный вид, и я испугался. Однако понял, что пусть это и самодеятельность, но если не относиться к сцене се­рьезно, так в форточку и вылетишь. Все здесь было по­ставлено очень основательно и действительно строго. Мысль пропустить репетицию и возникнуть не могла, потому что разбирался с тобой не руководитель, а сами ребята.

Какие-то спекуляции тем, что руководитель теат­ра - мой отчим, были исключены, просто энергии у меня было до фига. И потом ребята-кружковцы "родственнич­ку" тут же врезали бы по первое число - через одного же фронтовики были.

Рома Ерохин - Раймонд Алексеевич - парень со светлыми вьющимися волосами, я помню, все студенчес­кие годы так и проходил в "тельнике", бушлате и мичманке. Он в морской пехоте воевал, на него, контуженно­го взрывом, обрушилась рухнувшая стена. Фронтовой товарищ Рому откопал голыми руками, видит - мерт­вый, но тем не менее сгреб его в охапку - и в санчасть. Здоровый сибиряк, под два метра, пришел туда:

- На стол его быстрее!

А ему отвечают:

- Его не на стол, его в морг надо!

Сибиряк автомат вскинул:

- Лечите! А то перестреляю всех!

Положили, а Рома вскоре задышал... И выходили его. Рома Ерохин серьезный был парень. Замечательный человек, мы с ним до сих пор поддерживаем дружеские отношения. И все ребята серьезные были. Я тоже. Иногда только дурью маялся.

Играли в театре и Рима Маленченко с филфака, ко­торая потом всю жизнь проработала в ТЮЗе (сначала младших сестренок играла, потом бабушек), и Санников Олег, сын главного режиссера театра Янки Купалы, пре­подавателя Театрального института, выпустившего Витю Тарасова, и нынче известный физик-теоретик, ака­демик Лев Томильчик. Был среди нас очень хороший ак­тер Владимир Матвеев, который после окончания универ­ситета работал редактором "Сельской газеты", а позже возглавил Госкино. Сценарии он редактировал жестко, не пропуская ни одной строчки. И даже когда я, разозлив­шись, однажды написал ему заявление, подписавшись: "С унижением, Добролюбов", он и это тут же "поймал". Играли с нами и потрясающе талантливый человек Мар­цев Паша (его сын Петр Марцев сегодня издатель "Бе­лорусской деловой газеты"), и Владимир Бровиков, кото­рый потом в ЦК занимал серьезные посты, - все варились в одной каше. Это было некое чудное сборище, очень дружная компания и прекрасный актерский ансамбль. Я вот сейчас ответственно говорю, что из того коллектива, сохранись он и далее, мог бы получиться хороший театр. Правда. Ну вот, и я туда затесался.

Незадолго до моего прихода они поставили "Ме­щан", а моим дебютом была роль Васьки Пепла, жулико­ватого малого из горьковского "На дне", а затем - Жоры Поцелуйко в деревенской украинской пьесе. Но пиком моей "театральной карьеры" стал Хлестаков. После пре­мьеры "Ревизора" меня, Хлестакова, в костюме и гриме ребята отнесли на руках в общагу, где продолжалось "об­суждение спектакля".

Спектакли мы давали в малюсеньком университет­ском клубе, иногда премьеры выносились в клуб Дзер­жинского: туда же перетаскивались все декорации и рек­визит - серьезно все было. Народу собиралось - как на Ван Клиберна! Почти.

Такой же театр был организован и в Белорусском по­литехническом институте. Возглавлял его артист Русско­го театра Кочетков, а лидером там был Леня Хейфец. Наши с Леней жизни шли в ногу: он учился в центральной 42-й школе, и я там год обретался; окончив университет, я по­шел в ТЮЗ, он после БПИ поступил в студию при театре им. Янки Купалы. Затем в один год, не сговариваясь, мы с ним поехали в Москву: Ленечка - в ГИТИС, а я - во ВГИК. Он учился у Попова и Кнебель и вырос в замечательного, крупнейшего режиссера, был главным режиссером Теат­ра Советской армии (сейчас профессор ГИТИСа). Вот ка­кие кадры давала минская самодеятельность.

Помню, в университетском театре с нами играла Га­лочка Кондрашова, очень талантливый человек, которая после окончания университета уехала в Тулу, поступила в областной театр, а позже, как мне рассказывали, стала режиссером. Такая вот была подготовка.

Фамилия Клеонский в те времена была хорошо из­вестна даже тем, кто мало интересовался музыкой. Знаменитый дирижер-хоровик, он руководил общеуниверситетским хором. Требования к поступлению туда были почти консерваторские. Студенческий хор Клеонского исполнял великие сочинения русской и зарубежной классики, студенческие театры тоже играли классику - Горь­кого, Чехова. А сегодня вся самодеятельность, к сожале­нию, по сути превращена в КВН.