Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Итак, приехав из ВГИКа на "Беларусьфильм" моло­дым режиссером, я был принят в штат и, конечно, горел желанием кино снимать. Но одного желания оказалось мало - надо было найти сценарий.

И Ромм, и Корш-Саблин говорили: "Ищи сценарий не глобальный, а скромный, чтобы в случае, если тебя запус­тят, а картина не получится, студия урона не понесла".

Судьба была ко мне благосклонна чрезвычайно. Я приехал на студию почти в одно время с Володей Короткевичем, который окончил в Москве высшие сценар­ные курсы и привез на "Беларусьфильм" свой диплом­ный сценарий, за который там получил "отлично", - "Гневное солнце палящее".

Мы познакомились и подружились.

Сценарий мне очень понравился. Это была философ­ская притча о том, как человека всю жизнь сопровождает чувство страха. Всю жизнь. Но в каждом возрасте это чувство свое, и если человек его побеждает, он и стано­вится человеком.

Героиня истории - сначала девочка - постепенно взрослела, преодолевая на каждом этапе свой страх, и, до­жив до глубокой старости, в возрасте великой нашей Сте­фании Михайловны Станюты (мы мечтали, что Станюта будет играть), она должна была совершить в картине ге­роический поступок: отпустить своего сына в космический полет - навсегда, для науки, для пользы человечества, для развития цивилизации.

А когда она была маленькая, на даче родители все "пилили" ее за то, что она ест немытую смородину. "Мой смородину!" - велели ей. А малышке не хотелось, она с куста сорвет - и в рот.

Как-то вечером, разжигая примус, отец перелил керо­син - примус вспыхнул. Огромное пламя! Девочка испуга­лась. И когда в очередной раз она подошла к кусту и протя­нула к ягодам ручонку, мама крикнула ей: "Не тронь, это примус!" После этого она долгое время не решалась при­близиться к смородине, но все же, преодолев детский страх, однажды отважилась, сорвала горсть и съела - соверши­ла поступок.

Мы с Володей взялись над этим сценарием работать, что-то еще придумывать. В наших головах философская притча постепенно обретала обличье полнометражной картины. И начались у нас с ним упоительные разгово­ры и мечтания. Но начались и мыканья по коридорам власти: один агрессивный худсовет, второй...

В то время главным редактором студии был уже не Аркадий Александрович Кулешов, а Максим Лужанин, у которого вызывало раздражение само название - "Гневное солнце палящее". И почему-то все студийные литераторы, среда которых были и известные, ополчи­лись на сценарий, выступив единым фронтом - всем редсоветом.

Я не мог понять, что происходит.

Заседания длились долго, все выступали, говорили. Однажды Володя, доведенный до крайности, склаал: "Ну ладно. Вы тут пообсуждайте, а я пойду пописаю", Видно, и этого интеллигентного человека достали... до продела, до крика.

"Это вам сливы"

Володька человек удивительный был, конечно. Энцик­лопедист, эрудит, остроумный, добрый. Работал много, очень много. Я никогда не понимал, когда он успевает: вечером рас­стались, утром прихожу - - у него уже стопка листов исписа­на мелким изящным почерком без единого исправления. Как он это делал, не знаю - то ли переписывал, то ли сразу набе­ло ложилось, но Володя не позволял себе измаранных руко­писей. Гениальный совершенно литератор: стихи - пожа­луйста, проза - пожалуйста, драматургия - пожалуйста. Володе было подвластно в литературе практически все. Плюс огромная работоспособность, жажда работы.

Все в нем было необычным - и глаза разного цвета, и холода он не чувствовал, ходил зимой в демисезонном пальто нараспашку.

И совершенно изумительный был рассказчик: можете представить себе, что человек говорит так, как будто текст был заранее им выучен на память, да еще с интонацией.

Он настолько любил Белоруссию, что все, связанное с ней, в его рассказах имело превосходную степень.

Рассказывает он как-то о своем дяде из Орши, об уди­вительных сортах слив, которые у того в саду растут, - лучше этих слив в мире не сыскать. И тут меня осеняет мысль: Михал Ильич же садовод, занимается цветами, хорошо бы подарить от Володиного дяди, от Володьки и от меня саженец этих чудо-слив моему учителю! И рванули мы с Володей на такси в Оршу к дяде. Таксист был свой, Леня Обозный, раньше работал у нас на студии шофером, классный парень. Примчались в Оршу, Воло­дя объяснил дяде, что к чему, тот выкопал два саженца, и мы - дальше, на такси в Москву, к Ромму. Приехали, позвонили в дверь, нам открыл Михал Ильич. "Здрав­ствуйте. Это вам сливы редких сортов. Заходить времени нет. До свидания".