Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

– Сейчас же прекрати свои идиотские шутки, Пепперон, – закричала Нунция и сдернула с кушетки простыню.

Покойник оказался уложенной в продолговатый холмик грудой выстиранного белья – рубашек, маек и джинсов. На подушке лежал парик, и тряпичная рука с восковой кистью свешивалась с кушетки.

Без тени улыбки Микеле Петрони повернулся ко мне:

– Хотите посмотреть мои работы сейчас или после ланча?

– Конечно, сейчас, если можно. – Я полезла в сумку за фотоаппаратом.

– Нет-нет, никаких съемок. Если вам понравятся мои картины, вы их запомните. – Он установил мольберт и начал ставить на него картины одну за другой.

Если бы я никогда не видела художника, если бы мне просто показали картины и спросили «Как ты думаешь, кто их создатель?», я бы решила, что это, должно быть, необыкновенно талантливый ребенок, живущий в счастливом, сказочном мире. Его картины – почти все о Форио – яркие, эксцентричные, излучали свет, тепло и беспредельную радость бытия. Например: свадьба. Странная «условная» пара кружилась по комнате в вальсе, и весь мир вокруг них праздновал и искрился счастьем. Кресло играло на скрипке, лампа пела, цветы в корзине растягивали аккордеон, настенные часы играли на рояле. За окном смеялись, пели и плясали деревья и облака, церковь Соккорсо и даже вулкан Эпомео…

На другой картине семья рыб праздновала день рождения своей дочери. В синей морской глубине к ним спешили гости: плоская камбала в старомодной фетровой шляпе с ридикюлем, стайка подружек, на ходу прихорашиваясь и расчесывая хвосты, дядя-осьминог с тортом, жеманная морская звезда, вероятно, мамина приятельница и даже… кит, который тащил за собой на веревке подарок – все ту же церковь Соккорсо.

Вечный праздник, торжество и триумф жизни. Не знаю, способно ли искусство излечивать души. Если да, то я рекомендовала бы картины Микеле Петрони как эффективное лекарство от депрессии.

Последний день на Пекин. Нунция и Пепперони пригласили меня подняться с ними на Эпомео. Мы погрузились в старый «фиат» и доехали до деревни Фонтана, где кончается асфальтовая автомобильная дорога. Там можно нанять мулов или взбираться на вершину вулкана пешком. В Фонтана мы купили свежую моцареллу, помидоры, теплый хлеб, несколько бутылок вина и минеральной воды.

– Наймем мулов? – Нунция оглядела тяжелые пакеты. – Неохота тащить это вверх по жаре.

– Чем я хуже мулов? – Пепперони схватил наши покупки и начал первым подниматься по тропе. Почти у самой вершины мы нашли заросшую цветами площадку и расположились на пикник. Изумрудный остров расстилался у наших ног. С высоты Эпомео искийские городки с их башнями и церковными куполами, изумительно зеленые виноградники, бухты с белыми яхтами выглядели как картинки из волшебной сказки. Мы пили вино «Biancolella» и разговаривали на смеси трех языков о живописи и литературе. Нунция читала свои стихи. Пепперони был тих, молчалив и слушал ее с мягкой улыбкой.

…Нет, я вовсе не пытаюсь сравнить Микеле Петрони с Микеланджело, а Нунцию Мильяччо с Витторией Колонной. Я просто чувствовала себя счастливой, обретя новых друзей и сознавая, что высокий поэтический и романтический дух, который царил на острове спящих вулканов пятьсот лет назад, не угас и сегодня.

Тринадцатого января 2016 года исполнилось сорок лет, как мы приземлились в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке.

Сорок лет! Вторая, длинная жизнь. Часто повторяю знаменитое стихотворение, написанное Бродским в день его сорокалетия.

Я готова подписаться под каждым словом, кроме солидарности «только с горем» – мне досталось гораздо меньше горя, чем Бродскому. Оглядываясь назад, я вижу, что жизнь щедро наградила меня. Много за что мне следует быть благодарной, хотя Бог не одарил меня ни особыми талантами, ни богатством, ни почестями.

Часто вспоминаю мамин давний разговор с нашей пятилетней дочкой. Катя спросила:

– Бабушка, ты растешь?

– Нет, детка, уже не расту.

– Совсем не растешь?

– Совсем не расту.

– Значит, у тебя просто так идут годы?

Надеюсь, что у моих близких и у меня годы «прошли не просто так». Моя мама, ровесница XX века, свою вторую жизнь начала, приехав в Штаты в возрасте семидесяти пяти лет, и еще двадцать семь лет прожила деятельно и ярко. Она организовала театральную труппу, назвав ее с присущей ей иронией ЭМА (Эмигрантский Малохудожественный Ансамбль), и актеры-пенсионеры, вместо жалоб на здоровье и хождений о врачам, играли в придуманных мамой скетчах и пьесках, пели и танцевали, раскрывая свои глубоко запрятанные в жизненных хлопотах и тревогах таланты. Мамин литературный, режиссерский и актерский дар доставил русским бостон-чанам много счастливых часов.