Сергей Иванов: Где ваш дом, дети?..

Вот он стоит у журнального столика — чем не человек! — и неторопливо вытягивает газету за газетой. Возьмет, подержит и небрежно швыряет на пол, рядом с собой. И доволен чрезвычайно. Видно по его лицу.

Когда попросишь его почитать, он берет книгу или газету, смотрит в нее и быстро-быстро лопочет что-то на птичьем языке. Подражает нам, взрослым.

Во всех нарисованных мальчиков тычет пальцем и объявляет:

— Са!.. — Саша то есть.

Нарисованных птичек знает и по просьбе четко показывает. Но обозначить словом пока что не может. Любое животное больше птички для него пока что «гав». И собаку и корову он обозначает одинаково: «Гав!..» — и никаких гвоздей…

Вдруг обнаружил, что скучно без него. Уеду на день-другой и вот уже ловлю себя на том, что вспоминаю его лицо, повадки. И на душе теплеет, хорошеет от воспоминаний о сыне. Пусто без него стало бы в жизни, его не отдерешь теперь от себя, не отрежешь никакими ножницами. Он во мне поселился — комфортабельно, с излишками жилплощади, навсегда. А нам с Галкой надо еще заслужить уголок в его душе. Добро и гармонию он воспитывает в нас, молодых и радостных родителях…

У нас пятнадцать детей — вот что пришло мне в голову. Был грудной младенец. Теперь есть годовалый сынишка. Будет двухлетний малыш. Потом трехлетний пацаненок. Потом — через вереницу весен — десятилетний озорник. Потом двенадцатилетний мечтатель. Потом четырнадцатилетний бунтовщик. Ну а после пятнадцати — это уже не ребенок. Пятнадцать детей за пятнадцать лет у нас побывает, а на шестнадцатый год придет в семью взрослый и, будем надеяться, добрый человек…

А пока что Санька не умеет живое отличать от неживого. Или не так — для него все одушевлено, любой камешек и любая щепочка. Быстро усвоил, что значит больно. И теперь в нем проснулась жалость, вселенская жалость философа.

— Бо-бо! — сочувствует, увидев, что обшивка дивана распоролась в одном месте.

— Ай-ай-ай! — сокрушается, отодрав кусочек обоев, а потом гладит стенку: — Бо-бо!..

Я прихлопнул комара на щеке.

— Бо-бо! — тут же констатирует Санька.

И я целую его в знак благодарности. Ай да сын — разделил папино страдание. А впрочем, может, он комара пожалел?..

Отвлекается от меня и смотрится в зеркальце от бритвы. Улыбается сам себе.

— Сасся! — произносит с удовольствием.

Ботиночки лежат возле дивана — он их тоже обозначает своим именем:

— Сасся!

Маленький мальчик идет по улице.

— Сасся! — кричит сын, увидев его.

И меня осеняет: быть может, Санькино «я» растворено сейчас в целом мире, и он по крупицам его осознает, вычленяет, собирает в себе…

С утра он бывает очень восприимчив. Повторяет все, что ни попросишь. Скажи: «Головка» — он в ответ: «Голока». Скажи: «Речка» — он в ответ: «Еська». Чувствуется, ждет этих просьб, спешит их выполнять, они ему приятны.

А посреди дня или отмалчивается, или надо его долго уговаривать, чтобы повторил какое-то слово. Другие впечатления отвлекают, душевные силы растрачиваются…

Сделал открытие: я его ревную к остальным родичам. Теща сказала: «Санечка мой хороший!..» — и меня прямо-таки кольнуло.

Почему Санька ее, когда он мой! Подумал так досадливо и посмеялся тут же над собой. Надо привыкать, что ни мой, ни ее, даже не наш Санька, а прежде всего «свой», суверенный человек…

Хотя что-то он не спешит пользоваться своей «суверенностью». Стоит на улице возле доски, через которую надо перешагнуть, и с тревожным выражением на лице кричит:

— Упау! Бо-бо!.. (То есть упаду, больно будет).

Старушка, случайная зрительница, неодобрительно замечает:

— Очень умный ребенок! Понимает, что может упасть! Значит, долго ходить не будет!..

И она права, эта Кассандра. Санька без поддержки до сих пор не ходит. Обязательно надо ему хоть за один пальчик держаться.

Пробую вести его, взяв за шкирку. Тогда он сразу останавливается, хнычет все ту же песню:

— Упау! Бо-бо!..

Ласточка, выручая меня, села на провод и распевает свои песни. Саша смотрит на нее, задрав голову, забыв про хныканье, улыбка на лице. Время от времени оборачивается ко мне.

Ласточка улетела, и сын, подняв руку и указывая на провода, потребовал, чтобы я поднял его туда и посадил на место, где пела птица. Видимо, считает, что я все могу…

Но я могу не все и понимаю его не всегда. Вот пример утреннего конфликта.

Санька проснулся, потянулся, поулыбался каким-то своим воспоминаниям и закричал:

— На! На!..