Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Демидов тоже писал стихи, иногда грустные, но чаще – шутливые. Несмотря на то, что за плечами у Демидова была еще более тяжелая лагерная жизнь, чем у Шаламова, он был мягче. Колючий, резкий, импульсивный, но в душе добрее. Если В. Т. почти не выходил из больницы, то Демидов летом каждое утро перед работой отправлялся на сопки и приносил оттуда мне цветы: совсем не свойственная В. Т. чувствительность. Когда я прочла в «Огоньке» 1980 г. рассказ Демидова «Дубарь», то поразилась, насколько соответствует он характеру автора.

Демидов-заключенный получил от нарядчика задание похоронить умершего в лагере ребенка. Он делает это необычайно благоговейно, с почти религиозным чувством и ставит над могилкой крест. Шаламов, окажись он в такой ситуации, несомненно, сделал бы то же самое, но он бы, я думаю, этого не описал и креста бы не ставил. Он не был сентиментальным человеком и его никак не назовешь сентиментальным писателем...

Строгих, бескомпромиссных людей у нас не любят. Для меня не стало открытием, что многие в больнице недолюбливают Шаламова. А он держал себя так, что было видно: он не нуждается в чьем бы то ни было участии, признательности, дружбе. Несомненно, на все это наложила отпечаток его многолетняя лагерная жизнь. Он острее, чем многие, чувствовал жестокую несправедливость всего происходящего на Колыме. Как я понимаю, у него были свои правила поведения в этой обстановке – правила, по которым он оценивал других людей. Без этого трудно понять его конфликт с новым заведующим отделением Сергеем Михайловичем Луниным.

Это произошло в 1948 году, после отъезда Н. Г. Рубанцева. Сменивший его С. М. Лунин был человеком неординарным. Он сохранил черты дворянской породы и в то же время впитал в себя пороки лагерной жизни. Внешне красивый, С. М. всегда был любим женщинами и любил повеселиться по-гусарски. С отъездом Рубанцева, всегда поддерживавшего Шаламова в его строгих требованиях к порядку, дисциплина в отделении ослабла. Лунина часто посещали посторонние люди, были выпивки. На этой почве и произошел конфликт. Он в общих чертах описан в рассказе Шаламова «Потомок декабриста», где образ Лунина представлен довольно-таки уничижительно.

Что же произошло? Однажды вечером, будучи выпивши, Лунин вызвал к себе в кабинет одну из молодых медсестер и заставил ее танцевать на столе. Это крайне возмутило В. Т. Утром он рассказал мне об этом происшествии и заметил, что «терпеть такое больше невозможно». Он написал докладную на имя начальника больницы, в результате чего Лунин вынужден был прервать договор и уехать на материк, а Шаламов был переведен на таежную командировку.

Врач Б. Н. Лесняк в своих воспоминаниях, опубликованных в газете «Рабочая трибуна» (29 марта 1994 г.), пишет, что Шаламов не только «облил грязью» Лунина (в рассказе «Потомок декабриста»), но и написал на него тогда, на Левом, «донос». Разумеется, назвать докладную «доносом» нельзя. Шаламов был покороблен поведением Лунина, в котором было очевидно нарушение дисциплины и медицинской этики. Следует иметь в виду, что они – Шаламов и Лунин – были раньше вместе в зоне на Аркагале, и уже тогда их отношения были не совсем гладкими, во всяком случае некоторая предубежденность к Лунину у В. Т. изначально присутствовала.

Надо сказать, что Шаламов в своем рассказе отразил лишь одну, не лучшую, сторону сложного характера Лунина. Сергей Михайлович был хорошим хирургом, отзывчивым и смелым человеком. Например, когда был ужесточен режим политзаключенных и готовился этап для отправления в спецлагеря («Берлаг») из числа обслуживающего персонала больницы-заключенных, Лунин ночами в течение недели прооперировал несколько человек с диагнозом «острый аппендицит», и этим спас их от этапа и, может быть, сохранил им жизнь. Это было очень рискованно, и об этом знали немногие – Лунин, Шаламов, я и, конечно, «пациент». Этот поступок Лунина не отражен в «Потомке декабриста», но о нем не стоит забывать, говоря о С. М. как реальной личности. Я к Лунину относилась с уважением, училась у него. После Колымы он работал в отделении срочной хирургии Боткинской больницы и в санавиации. Бывая в Москве, я всегда виделась с ним. Мы много разговаривали, вспоминали Колыму. Умер он в 1963 г. от легочной недостаточности.

– Судя по истории с Луниным, кто-то может подумать, что Шаламов был аскетом, едва ли не монахом. Что вы можете сказать об этой деликатной сфере отношений?

– Монахом он не был, но он был лишен цинизма бесшабашных лагерных любовных приключений. Отношение к женщинам у него было, я бы сказала, прагматичным, без романтики. Хотя в это время «любовный дух» витал над больницей: влюблялись все, от начальника до санитара. В первое время меня это поразило, потрясло. Потом стало по-человечески понятно, ко многому научилась относиться со снисхождением и с юмором, ведь случались иногда истории подстать «Декамерону». Шаламов в сем не участвовал и закрывал на это глаза – очевидно, проявляя мужскую солидарность и понимание. Аскетизм, подобный мрачному аскетизму Савонаролы, был ему чужд. Впрочем, эта тема лучше всего отражена в его рассказе «Уроки любви».