Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

_________

Надежда Яковлевна Мандельштам, с которой я уже давно дружил, получила маленькую квартиру в Москве. Как-то раз, придя к Надежде Яковлевне, я застал у неё Шаламова. С тех пор мы регулярно встречались, главным образом у неё, даже немножко переписывались, в частности он посылал мне новогодние поздравления. Как-то вместе возвращались от неё пешком (а разок в такси) и разговаривали уже без неё. То есть я был в довольно большом контакте с ним. Пожалуй, из отдельных разговоров я хочу привести два, потому что они оба представляются мне крайне интересными.[...]

Один разговор состоялся в тогдашний день конституции, в декабре 1965 года. За два месяца до этого были арестованы друживший со мной – не очень крепко, но тем не менее мне известный – Андрей Синявский и совсем мне незнакомый Даниэль.[...] Состоялась демонстрация[...] Через несколько дней, вскоре после этого, мы встретились с Шаламовым у Надежды Яковлевны Мандельштам. Он мне сказал, что не хотел смешиваться с нами, с этой небольшой группой. Там было, наверное, человек сорок и, я думаю, не меньше стукачей. То есть стукачи создавали видимость более обширной демонстрации, как это часто до сих пор бывает. Шаламов наблюдал за нами, стоя рядом в переулке. Но он мне сказал, что сосчитал нас, как раз цифры я помню от него. И он считал, что это очень важное событие, потому что это первая демонстрация после троцкистской демонстрации 27-го года, которая была разогнана. Собственно, никаких политических демонстраций после этого до 65-го года не было – огромный промежуток времени. Он считал, что само по себе возрождение демонстраций – это очень важное событие.

[...] Второй разговор был, когда Шаламов мне уже довольно много давал читать своих произведений о лагере.[...]

Вот этот второй разговор для меня был значим ещё потому, что он как бы продолжал один мой разговор с Солженицыным. А с Солженицыным меня познакомил мой тогдашний друг Лев Зиновьевич Копелев[…] в то время он [Солженицын] часто бывал у меня или вместе со мной у Копелева или Чуковских и других общих знакомых, а в Рязани один раз я у него, и, в частности, он просил меня приехать к нему в Солотчу под Рязанью, где он тогда жил, для того чтобы я читал его роман «В круге первом». Он боялся выпустить рукопись из дома, тем более за мной тоже следили, было известно, что я участвовал в антиправительственных акциях. Поэтому он просил, чтобы я приехал к нему туда, поселил меня в бывшей монастырской гостинице в Солотче. Сам он был в Рязани, но приезжал ко мне в течение двух-трёх дней, пока я читал роман. И когда я кончил читать, мы с ним его и другие его сочинения обсуждали, в частности, он обсуждал со мной замысел «Архипелага ГУЛАГа», в котором я потом принял участие. Я среди тех трёхсот людей (которых он перед смертью перечислил), кто давал ему материал для «Архипелага ГУЛАГа». Он мне сказал, что он незадолго до того приглашал в Солотчу и Шаламова, который жил в той же гостинице, куда он меня поместил. А идея у него была – уговорить Шаламова писать существенные куски из «Архипелага ГУЛАГа». И они разошлись полностью по той причине, которую я уже назвал: потому что Шаламов считал, что человек в лагере не выдерживает, человек в лагере погибает. А Солженицын пытался доказать и писал об этом и в «Архипелаге...» тоже (хотя это не было главной темой «Архипелага...», в отличие от «Одного дня Ивана Денисовича»): нет, человек в лагере сохраняется, сохраняет там любовь к труду. Всё это Шаламов считал лакировкой со стороны того литературного дельца, которым, думаю, с полным основанием он считал Солженицына. Так что для меня было понятно, что их расхождение основывалось на очень принципиальном подходе к этой главной проблеме, которую сегодня вы здесь обсуждаете: проблеме того, какова литература после Колымы, Колымы и Освенцима. Если люди погибают во всех смыслах – пройдя через мучение пыток и лагеря, – то литература не имеет права не писать об этом. И попытки, как это делал Солженицын, скрыть этот факт, построить искусственную литературу на отрицании этого бесспорного факта – это вызывало у Шаламова, как и у меня, резкое отторжение.[...]

Ответы на вопросы (фрагменты):

– Вы высказали другую удивительную вещь: что не состоялась эта совместная работа только потому, что Солженицын и Шаламов по-разному воспринимали возможность лагерного опыта, потому что Шаламов считал невозможным сохранение личности в ГУЛАГе. Я хочу спросить: только ли поэтому они отказались от совместной работы?[...]