Лазарь Лазарев - Шестой этаж [1993]

— Какие стихи? При чем здесь стихи? — удивился отец.— Ты видел его ностюм? Я пошил его пять лет назад, а он ни с места, как будто Межелайтис надел его сегодня в первый раз.

Цикл наш был опубликован в «Музее», потом мы еще несколько рае пе­чатали свои пародии в «Литературке». Стали печататься и в других местах: бла­годаря «Литературке» пародия, как говорится, пошла. Выпустили книгу паро­дий, подготовили вторую, которую в «Советском писателе» зарезали Лесючевский и Карпова. Но профессионалами мы так и не стали — по-прежнему весе­лились, ногда писали свои пародии, и от души смеялись, когда читали чужие, разумеется, хорошие.

Эти маленькие радости — сочинение пародий, колючих реплик для приду­манных нами новых рубрик «Ох, уж эти читатели...», «Язык мой — враг мой» — несколько скрашивали нашу жизнь, взбадривали нас. Все-таки азарт — пробить непроходимое, обвести вокруг пальца бдительное начальство на Старой площа­ди, вставить перо «кочетовцам», бездарным сервильным литераторам — не по­кидал нас. У нас не было никаких сомнений, что курс на очищение литературы от серости, раболепия, безнравственности — единственно правильный курс, диктуемый изменившимся временем. Но когда поликарповское ведомство всерьез взялось за нас, стало ясно, что если не произойдет дальнейшей сдвижки всей нашей общественной жизни влево, они нас замордуют, задушат.

Однако понимая все это, мы ни за что не хотели сворачивать с этого курса. Когда нам говорили, что курс этот гибельный, нечего переть на рожон, я от­шучивался, напоминал о сказке, которую в «Капитанской дочке» рассказывает Пугачев Гриневу. ХХ съезд многое перевернул в нашем сознании, со многим стало невозможно мириться, совесть не позволяла. Опротивела законопослуш­ность, невмоготу стало безропотно подчиняться тупым руководящим «установ­кам» идеологических надсмотрщиков, мутило от тех жаб, которых по их воле приходилось глотать. Конечно, изматывала ежедневная нервотрепка, постоян­ные угрозы и окрики, нависавшая вполне реальная перспектива вылететь из га­зеты да еще с таким клеймом, что потом мало кто отважится тебя печатать. Но все-таки мы уже глотнули воздуха свободы, и это опьяняло, возбуждало азарт, а там что бог даст...

Но у Эсэса азарта в литературных делах поубавилось. Сказав это, спра­ведливости ради должен заметить, что ему шишек доставалось больше всего.

Иначе не думаю, чтобы он, проработав в газете всего лишь год, даже чуть меньше, вдруг сорвался с места и отправился в трехмесячное путешествие. Будь все ладно, не оставил бы газету на такой большой срок. А может быть, в глу­бине души надеялся, что пока его не будет, как-то все у нас уляжется, сгладится, рассосется...

Нас же в его отсутствие продолжали клевать с тем большим остервенени­ем, что руки у нас были связаны, редко удавалось давать сдачи. Вот одна из таких историй, когда нам всыпали, а мы могли только утираться.

На Дальнем Востоке унесло в океан баржу с четырьмя солдатами. Через сорок девять дней совершенно обессилевших от голода, едва живых ребят об­наружили и спасли американцы. Конечно, выдержавшие это испытание солдаты были молодцы. Но ведь попали они в эту переделку из-за чьей-то халатности, из-за плохо поставленной службы. Как могло случиться, что на берегу прозе­вали, когда баржу унесло в открытое море, почему плохо искали ее — баржа-то не щепка? Но эти напрашивающиеся вопросы игнорировались. Пропагандистская машина была нацелена на другое и запущена на максимальное количество обо­ротов. Громкая газетная кампания строилась по привычной колодке 30-х годов: так прославлялись челюскинцы, папанинцы — покорители полюса, сталинские со­колы, совершившие рекордные перелеты. «Правда» сразу же дала две полосы материалов под крупно набранными шапками: «Советский народ по праву гор­дится отважными и верными сынами!». «Ваш героический подвиг — пример слу­жения Родине!». Кроме передовой и репортажей, многочисленные отклики по одной колодке простых и именитых людей, обязательно представляющих все слои населения, наспех состряпанные стихи. Такое же варево в больших коли­чествах выплескивалось на полосы «Правды» еще несколько дней, и если бы не визит Хрущева во Францию, занявший всю газетную площадь, неизвестно, сколько бы еще все это длилось. Чтобы подстегнуть отстававшую от нее печать, «Правда» на третий день под рубрикой «Из последней почты» разразилась реп­ликой «Вне времени...». В ней сначала критиковалась газета «Литература и жизнь», которая ничего не напечатала о подвиге четырех, видно, сразу не оце­нила, какое значение будет придано этой пропагандистской кампании. А затем наносился удар по «Литературке». Но «Лижи» корили за нерасторопность, а у нас были обнаружены идейные пороки: