Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

Должно быть, замечательно быть таким умным! Может, мой отец прав? Если я стану сверхчеловеком, я буду интересна для людей вроде Леонардо да Винчи. И избавлюсь от пытки, разрывающей мою голову изнутри, когда не понимаю, чего от меня требуют. Мне нужно собраться! Вначале я должна перестать быть такой слабохарактерной тряпкой.

Я решаю, что не стану смотреть на Линду, выпуская ее. И когда буду запирать, не стану извиняться перед ней или баловать лаской. Привожу свою программу в действие. Линда жадно стремится к визуальному контакту. Я бросаю ей резкое «Убирайся!». Чувствую, как у меня разрывается сердце при мысли, какие страдания это причиняет ей. Но я держусь, скрежеща зубами. В смысле – держусь ровно до следующего утра, когда вся моя решимость тает при одном взгляде на нее. Я говорю ей, что мне жаль и что я ненавижу себя за то, что сделала. Но Линда не держит зла – она вне себя от радости, получив меня обратно.

Но как сверхчеловеки поднимаются над своими эмоциями? Этот вопрос мучит меня неделями. Единственное существо, которому я способна причинять страдание, – это я сама. Я наказываю себя за сентиментальность. Я рву часть своих записок на папиросной бумаге; даже подумываю, не разорвать ли мне ноты «Венгерской рапсодии». В моем сознании происходит сражение между той половиной меня, которая говорит: «Нет! Эта «Рапсодия» – память о мадам Декомб, ты не смеешь этого делать!», а другая половина возражает: «Да ну, правда? Прекрати свои жалкие отговорки!».

Потом однажды – понятия не имею почему – эта потасовка резко прекращается. Может быть, медитация на смерть оказалась необычно тяжкой? Или испытание мужества пришлось на неудачный момент? Как бы там ни было, моя увлеченность внезапно испаряется. Я вижу отца таким, каков он на самом деле – не имеющий друзей, не имеющий любви человек, который никогда не проявляет и не принимает никакой доброты, который терроризирует даже животных.

Я смотрю на мать и вижу женщину, которая не может говорить свободно даже с собственным мужем, не может называть его по имени и должна слушать радио тайком. И что же, это путь к просветлению? Да ведь это полная противоположность летательной машине да Винчи! Мой отец не пытается летать; он стреляет по птицам в небе и предпочитает оставаться затворником в этом омерзительном месте.

Но я хочу быть свободной, я хочу улететь прочь! Если это означает жизнь под открытым небом – что ж, я не против. Если это означает не иметь куска хлеба – что с того? Единственная пища, которая имеет значение, – это любовь в глазах моей собаки и надежда познакомиться с людьми, которые дерзают жить по-настоящему. Я не могу помешать отцу, «хозяину моего разума», набивать мне голову своей чушью… Но в мыслях я больше не привязана к его миру так называемых сверхчеловеков.

Я вижу отца таким, каков он на самом деле – не имеющий друзей, не имеющий любви человек, который никогда не проявляет и не принимает никакой доброты, который терроризирует даже животных.

К счастью, у меня есть музыка и книги, чтобы утихомиривать свистопляску внутри моей головы. По вечерам я перечитываю «Отверженных», и это идет мне на пользу. Я ощущаю почти физическое удовольствие в мозгу, словно что-то раскрывается внутри него, перенося меня в иной мир, наполненный иными историями. Я знаю, что эти истории вымышлены, но верю, что они очень близки к реальной жизни.

Когда отключается электричество, я кладу книгу на грудь и восторженно вспоминаю ее заключительные пассажи. Перечитывая «Собор Парижской Богоматери», я полностью захлестнута чувствами. Я впервые влюблена, и моя любовь – Квазимодо. Я растрогана его скрытой красотой. Лежа в темноте с широко раскрытыми глазами, я представляю себя, с гордостью идущую под руку с ним. Когда мы проходим мимо, люди оборачиваются, чтобы посмотреть на нас, внезапно ослепленные его впервые открывшейся им красотой.

Скосив траву на лужайке, мы с матерью сгребаем ее в кучи граблями. Отец – ответственный за операцию «Костер», что не так-то просто в той части света, где зелень редко бывает сухой. Он раскапывает несколько ямок в куче скошенной травы и льет в них бензин. Потом сворачивает газетные страницы в подобие маленьких факелов, поджигает их и бросает в ямки.

Как-то раз один из бумажных факелов не попадает в цель. Язык пламени охватывает отцовские ноги; он принимается скакать, как козел, лихорадочно изгибаясь, пытаясь потушить пламя на нижней части брючин. Мы с матерью прирастаем к месту, ошеломленные видом этого Джека-попрыгунчика. Уже не один год отец едва ходит, словно у него какая-то серьезная травма ног. С тех пор как он начал вовсю пользоваться костылями, мы беспокоились, что дальше он потребует инвалидную коляску.