Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

По словам отца, мытье уничтожает нашу иммунную защиту. Вот почему постельное белье и полотенца стираются лишь дважды в год.

Я завороженно смотрю, как прихорашиваются утки, тратя на приглаживание своих перышек целую вечность. Линда тоже тщательно вылизывает свои лапы, когда они пачкаются. Одна из моих любимых обязанностей – поливать из шланга камни, которыми вымощены дорожки, и видеть, как они становятся чистыми и сияющими. Когда Раймон елозит по мне своими отвратительными руками, я давлюсь от отвращения. Как бы мне хотелось отмыть свою оскверненную кожу под струей из шланга!

В общем отсутствии чистоплотности есть только одно исключение, и это – зубы. Мать очень гордится своей dents du bonheur – так по-французски называется щель между передними зубами, – которая является чем-то вроде почетного отличительного знака. И она неукоснительно требует чистить зубы утром и вечером.

Мать ответственна за заказ зубной пасты. В прошлом году она совершила промах, и нам доставили огромный пакет с маркой «Эмаль Диамант». Эта паста имеет странный красный цвет, и она слишком жидкая, плохо держится на щетке. На тюбике нарисован матадор с дурацкой улыбочкой, из-за которой кажется, что он насмехается надо мной. К своему огромному стыду, чистя зубы, я оставляю грязноватые красные брызги на всей раковине, полу и своих туфлях.

Мать, напротив, мастерски управляется с матадорской пастой. Это умение будто дает ей некую особенную власть, особенно над моим отцом, который еще более неуклюж, чем я. Мать презрительно косится на результаты нашей некомпетентности. Через некоторое время я, приноровившись, начинаю оставлять все меньше и меньше пятен, а отец – все больше и больше. Когда мать видит созвездие бесчисленных красных отметин на его банном коврике, она поедает его глазами в презрительном молчании. На лице отца мелькает непривычное выражение: он чуть ли не робеет.

Мать, мнящая себя великим специалистом по зубам, всегда говорит, что кариес и зубная боль – целиком и полностью вина тех, кто ими страдает. Однажды, заметив, что я трогаю языком зуб, который начинает шататься, она ведет меня в прачечную. Достает из швейной коробки «сверхпрочную» нить – когда-то использовавшуюся для шитья воздушных шаров – и обматывает ее вокруг моего расшатавшегося зуба, а другой конец привязывает к дверной ручке. Бах! Мать хлопает дверью, и вот зуб уже вырван. Я столбенею – как от элемента неожиданности, так и от боли.

С этого момента у нее входит в привычку регулярно осматривать мой рот. Одной рукой она запрокидывает и крепко удерживает мою голову; другой исследует челюсти. Приходит день, когда мать выявляет еще один шатающийся зуб и решает подвергнуть его той же процедуре. Но этот зуб сопротивляется. Она повторяет операцию, хлопая дверью сильнее. Боль меня буквально ослепляет.

Заслышав шум, приходит отец и застает ту еще сцену: кровь льется из моего рта, а зуб болтается на дверной ручке. Бросив на нас убийственный взгляд, он вопит:

– Иди и принеси виски, Жаннин!

Мой отец – великий целитель, а виски – его чудесная панацея от всего на свете, от царапин до зубной боли. Он заставляет меня выхлебать добрый стакан, веля держать напиток во рту как можно дольше.

Я знаю, что мать ни за что не упустит возможности силой выдрать мой очередной молочный зуб. Особенно из-за того, что злится на меня – ведь я привлекла отцовское внимание. Она становится одержима состоянием моих зубов. Чувствуя, что один из них начинает шататься, я сопротивляюсь желанию постоянно трогать его языком, когда рядом мать. Но скоро будет уже невозможно скрыть это от нее. И я решаю вырвать его самостоятельно.

Мне удается потихоньку стянуть катушку сверхпрочной нити, и я достаю ее из кармана только тогда, когда все расходятся по спальням. Но как отрезать кусок? В моей спальне запрещено держать ножницы. Я долго перетираю нить о край ящика, пока она, наконец, не поддается. Тогда я привязываю ее к дверце шкафа и пытаюсь резко хлопнуть – так, как на моих глазах делала мать. Но никак не могу заставить себя не смягчать рывок. Зуб немного расшатывается, но вылетать не желает. Мне приходится повторять все заново, еще и еще. С каждой попыткой мое мужество улетучивается, а злость на себя растет. Я мысленно выкрикиваю себе оскорбления: «Ты, неженка! Трусиха! Ты никогда не совершишь в жизни ничего достойного!»

С каждой попыткой мое мужество улетучивается, а злость на себя растет. Я мысленно выкрикиваю себе оскорбления: «Ты, неженка! Трусиха! Ты никогда не совершишь в жизни ничего достойного!»