Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

Пару дней назад из двух яиц вылупились птенцы. Один из них не шевелится. Его братец – крохотное голое создание – надрывает мне сердце видом своего широко раскрытого маленького клювика и плотно сжатых розовых лапок. Наверное, ему так грустно одному в гнезде! Я вижу, как он постепенно покрывается белым пухом, и нарекаю его Белышом. Я тревожусь о нем: вскоре он встанет на крыло, а мать как раз любит убивать и готовить голубят такого возраста.

Я собираю все свое мужество и обращаюсь прямо к отцу, как раз когда мы встаем из-за стола.

– Извини, папочка…

Так странно называть его «папочкой»! Я всегда использую это слово только в поздравлениях с Днем отца. Должно быть, он тоже удивлен, потому что оборачивается ко мне, весь внимание.

Отец следит, как я наполняю свой стакан: он хочет убедиться, что я выпью столько же алкоголя, сколько рабочие.

– Папочка, можно я буду долго заботиться о Белыше?

Я не знаю, как иначе сформулировать свою просьбу. Я не решаюсь прямо сказать: «Можно не убивать Белыша?»

И дрожу, дожидаясь его вердикта.

– Что еще за Белыш?

– Белый голубь. Я буду о нем заботиться. Я не стану отрывать время от своего рабочего расписания. Я буду раньше вставать.

Не знаю, то ли дело в магии слова «папочка», то ли в том, что, хоть отец этого и не говорит, он понимает мою скорбь, но он отвечает:

– Да, если хочешь.

И с моих губ срывается вздох облегчения за Белыша. Мое сердце лишено радости, но я буду присматривать за этим маленьким комочком белого пуха. Наверное, Альберу и Реми не понадобится подсобный рабочий для той скромной перестройки, которую предстоит провести в голубятне, но мне придется подниматься туда как минимум дважды в день, принося им пиво. Это будет мой шанс позаботиться о Белыше.

Он вырастает в красивого и ласкового белого голубя, который никогда не забывает свою приемную мать. Завидев меня в саду, он слетает мне на руку, чтобы поздороваться. Однажды вечером, выпустив Линду, я даже познакомила их друг с другом. Я вижу, что между ними не будет такой же связи, как между Линдой и Питу, но я рада знать, что Линда никогда не причинит Белышу вреда.

Чистоплотность не входит в число приоритетов отца, так что у меня не так много обязанностей по дому. В тех редких случаях, когда мне велят подмести просторные комнаты первого этажа, я собираю огромные кучи свалявшейся пыли. Живущие по углам комнат пауки привольно плетут свою паутину как им заблагорассудится. Некоторые из них создают произведения такие гигантские, что не вмешаться уже нельзя. Я приношу из прачечной специальную метелку из перьев на длинной ручке, и моему отцу как самому высокому из нас приходится снимать паутину.

Может быть, он и рыцарь, и великий магистр, но с координацией у него не ладится. Он трясет метелкой как попало, держа ее своими длинными, болезненно худыми руками, сокрушая пыльную паутину и оставляя на стенах серые полосы. Мы с матерью молча наблюдаем за этой операцией с безопасного расстояния – метелка известна своей привычкой обрушиваться нам на головы.

Что касается мытья посуды, это признано пустой тратой времени. Отец решил, что после еды мы должны просто накрывать тарелки и использованные приборы салфетками и ставить их вместе с использованными стаканами на сервант в столовой – до следующей трапезы. Посуда и приборы моются раз в неделю.

С другой стороны, раз в два года он приказывает нам чистить огромную люстру в гостиной. Мы с матерью забираемся на большую стремянку и полируем каждую хрустальную подвеску в отдельности. И так же раз в два года все медные предметы в доме надлежит надраивать до блеска полиролью «Брассо».

Время от времени мне еще приходится мыть шваброй полы в ванных комнатах. Но никто не моет ни сами ванны, ни раковины, которые покрыты отвратительной пленкой жирной грязи. По словам отца, мытье уничтожает нашу иммунную защиту. Вот почему постельное белье и полотенца стираются лишь дважды в год. Трусы – раз в месяц. У нас дома есть какой-то профессиональный утюг, но ни мать, ни я не умеем им пользоваться: мы почти никогда ничего не гладим.

Стираное белье развешивается в подвале, где пропитывается омерзительным запахом. Еще долго потом, когда я ложусь в постель или вытираюсь полотенцем, этот запах вызывает у меня тошноту. Родители, похоже, его даже не замечают.

Должно быть, у меня нездорово развито обоняние. Я ненавижу все эти запахи – когда держу горшок, в который мочится отец, или спускаю воду в унитазе, полном его экскрементов, или снимаю с него носки по вечерам. Я ненавижу этот запах, когда приходится подбирать гниющие сорняки и листья. Спускаясь в подвал, я едва не задыхаюсь от его затхлости, смешанной с запахом прорастающего картофеля и фруктов, хранящихся на полках.