Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

То ли он стал приезжать чаще, то ли мне почудилось. Еще не рухнула советская власть, как у нас началась война. Незадолго случилось землетрясение. До него часть митингующих, скандировавшая «Карабах наш» (я среди них), озаботилась экологией и потребовала закрыть атомную станцию (нет, я не требовал). Земля встала на дыбы, и правительство в Москве сочло за благо прислушаться к горлопанам. Арестованных лидеров карабахского движения, которые насчет атомной помалкивали, держали в «Матросской Тишине» и Бутырках. Атомную станцию закрыли, начались перебои со светом. И война. В наших масштабах ее тяжесть и значение были не меньше, чем для СССР война с Гитлером. Видимо, Битов прилетал, и не раз; электричество включали на час-другой, иногда вовсе не включали. Телефоны молчали, в моем кругу про его прилеты никто слыхом не слыхал. Однажды дали свет, я включил телевизор. Показывали блокадный Ереван, и голос Битова за кадром. Он все понял и говорил глуховатым своим баритоном без фальши, без пафоса. Спустя три года война кончилась. В армянских верхах наконец-то поняли, что такое Битов. Грант Матевосян стал председателем Союза писателей, президент дружил с Матевосяном и был человеком читающим. К 60-летию Битову присвоили звание почетного гражданина Еревана и сделали почетным профессором (или доктором?) университета. Я пришел на его чествование в Дом писателей за четверть часа до начала, Битов, естественно, сидел с Грантом в председательском кабинете. Секретарша меня впустила, я дал юбиляру газету со своей статейкой. «Андрею понравится?» — строго и хмуро спросил Грант по-армянски. «Вот уж не знаю», — развел я руками.

До 70-летия друга Грант не дожил. Его хоронили в пантеоне. Был мрачный зимний день. Битов произнес прощальное свое слово. Стоял я не очень далеко, но почти ничего не разобрал, до того тихо он говорил. Хотел поздороваться с ним и, подойдя после похорон, поразился, как он постарел, обвально, резко, безнадежно.

Битов и впрямь зачастил в Армению. В один из приездов его пригласили к студентам университета. Встретили его по первому разряду; в президиуме сидел ректор. И не молчал, а прочувствованно приветствовал гостя. Битов отвечал на вопросы и держался живо, бодро. Но, пройдя с ним немного по коридору, заметил, как медленно, какими мелкими шагами он передвигается. Он позвал меня назавтра в гостиницу — новую, в двух шагах от площади Республики. Я пришел. И он сразу спросил: «Ты замялся, когда я тебя позвал. Неудобно, что ли?» Пришлось признаться, что у меня день рождения. Он достал из шкафчика початую бутылку коньяка, плеснул в стаканы. Пожелал здоровья и спросил о здоровье. Я спросил, как он. «Бывало, конечно, лучше. Но в общем терпимо». Мешки, тяжело набухшие у него под глазами, выдавали, что живется ему куда как несладко. «Нечего тебе подарить, кроме книги». И написал: такому-то — с днем рождения! Такого-то числа 2009 года. Всех благ! И подпись.

Армяно-грузинскую свою книгу — «Кавказский пленник» — он подарил, когда сызнова прилетел к другу, теперь уже на посмертный юбилей. На титульном листе скупыми карандашными линиями был изображен горный пейзаж. Поверх он написал: «Мы и наши горы 75 лет Гранту Матевосяну декабрь 2010 Ереван АБ».

Я не был на торжественном заседании, не знаю, выступал ли Битов.

А последний раз общался с ним через пять лет. У нас издали книжку-билингву, сборник битовских стихов. Меня пригласили на презентацию в Камерный театр, усадили за стол на сцене рядом с Битовым, а на мои протесты сказали: будешь ему переводить. Переводить было почти нечего, некоторые из уважения к гостю говорили по-русски, а переводчики, прежде чем прочесть армянское свое переложение, поясняли автору, какое стихотворение прозвучит. Потом был фуршет. Мы провели бок о бок около двух часов, но поговорить было нереально. К Битову подходили, он надписывал книги, чокался, вежливо отвечал на вежливые вопросы. Пожимая на прощанье руку, сказал: «Еще увидимся».

Не привелось.

© Ю. Кублановский

С творчеством Андрея Битова я познакомился странным образом. Правнук Тютчева Кирилл Васильевич Пигарёв, директор музея-усадьбы Мураново, дал мне, своему сотруднику-экскурсоводу, журнал «Вопросы литературы» — с главкой из «Пушкинского дома», неопубликованного романа Андрея Битова. Пигарёв протянул мне «Вопросы», можно сказать, с негодованием: ведь Тютчев выводился там неким русским Сальери, сгоравшим от зависти и ревности к Пушкину! И я не мог с Пигаревым не согласиться.