Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Я немало размышлял над тем, что можно трафаретно обозначить, как своеобразие мира Битова в русской литературе. Причем в большом историческом развороте, включая и внутренние отсылки к началу XX века, а также к веку позапрошлому. Битов безусловно выдерживал всякого рода сравнения и сопоставления, но в то же самое время остро чувствовалась его современность как живой воздух эпохи, незаметный, но обжигающий и подчас страшноватый.

Битовский взгляд на мир и человека был одновременно простым и усложненным. Его герои — это одни из самых рефлектирующих героев русской литературы. Но их рефлексия не выглядит внешним, поверхностным умствованием, она упрятана в толщу более сложного отношения к жизни. Герой Битова вовсе не в восторге от жизни, и это выступает как определенный задник по всех картинах действительности, что он предлагает читателю. У каждого человека и каждой воспроизведенной жизненной картины есть глубина и объем, причем они не дешифровываются, но открываются автором органично-сложным образом; это остается жить в тексте как неотъемлемая части всего воспроизведенного целого.

В первый его приезд в Литву он дал большое интервью газете «Литовский курьер» под названием «Мир — это одна такая штучка». Интервью это было блестящим по форме и содержанию монологом обо всем сразу — о литературе, собственном творчестве, истории, политике, перспективам культуры и человечества. Оно впоследствии составило имя журналисту, его взявшему, и было перепечатано в средствах массовой информации России.

Битов представлял собой редкий для русской литературы тип писателя-интеллектуала. Вероятно, среди его современников только Иосиф Бродский соответствовал этим же критериям интеллектуальной и культурной сложности создаваемых текстов. Нельзя сказать, что Битов сделал ставку на умного, образованного читателя, но его влекло в эту набоковскую сторону, когда совокупность создаваемых образов, естественность развития сюжета содержат в себе также иное пространство, в которое необходимо попасть, а потом найти выход из лабиринта отголосков прежних авторских мотивов и любимых тем. Интеллектуализм Битова и тогда и сейчас понимался совершенно естественно, как непосредственная атмосфера его книг, дающая возможность воспринимать сам текст не только как некую совокупность слов и их художественную взаимосоединенность, но как внезапное обнаружение (для читателя) и другого пути понимания и исследования человека и мира.

Он был человеком и писателем широкой и свободной мысли. К сожалению, не все, о чем он размышлял и говорил, вошло в его тексты. Я, неоднократно присутствуя при этих бесконечных монологах Андрея Георгиевича, попадал под их гипнотическую силу и всякий раз клял себя, что ленился все это записывать хотя бы и на телефон. Под рюмочку любимой «Черноголовки», бесконечно скатывая, собирая свою очередную сигаретку, он продолжал и продолжал объяснять не столько присутствующим, но, скорее всего, самому себе какие-то важные вещи, забираясь в такие высоты, где может не сломать шею, как сказал другой классик русской литературы, лишь очень образованный человек.

В наших беседах во время его приездов в Вильнюс это происходило везде — в знаменитом кафе «Неринга», где продолжал жить дух Стасиса Красаускаса и Иосифа Бродского, дух вольнодумства и интеллигентских мечтаний о свободе и бесцензурном государстве, при посещении могилы Григория Александровича Пушкина, младшего сына великого поэта в усадьбе Маркучяй, на кафедре в старинном Вильнюсском университете, где продолжал звучать голос Адама Мицкевича, на встрече со студентами, в незаметных забегаловках старого Вильнюса — с ним никогда не было скучно. Самые простые и обыденные темы обсуждались с ним легко и без напряжения, хотя, конечно, почти все время речь шла о литературе, искусстве, его встречах и памятных разговорах со знаменитыми собеседниками.

Он никогда не выглядел и не был снобом, но всегда чувствовалась какая-то дистанция между ним и собеседником. Зазор был всегда, и он по-своему отражал петербургскую его особую интеллигентность, которая не опускается до панибратства, но и не воздвигает каких-либо особых преград в общении.

Во время встреч Битова со студентами, преподавателями, писателями я делал по мере возможности немало фотографий, и сейчас по прошествии многих лет с удивлением вижу на них частую улыбку Андрея Георгиевича, иногда даже стеснительную, когда, вероятно, его удивляли вопросы и он не мог понять, насколько серьезно необходимо отвечать.