Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

У нас же в сценарии разворачивался вполне традиционный, но непростой роман героини с театральным режиссёром Лёхой. Замечено: чем слабее мужчина в творчестве, тем любвеобильнее. В моём поколении лучше всех умели разговор о поэзии с пытливой девушкой перенести из библиотеки в постель графоманы. Лиза уходит к любовнику от мужа Коли, отличного парня, который может осчастливить лаской и внутрисемейным трудолюбием любую женщину, но только не Мельникову!

Работали мы дружно. Великий Габр мягко осаживал меня, когда я в бытописательском восторге стремился засунуть в сценарий сведения про то, где у секретаря райкома на столе лежат скрепки, а где чистые бланки. Он, как котёнка, тыкал меня носом в общечеловеческие ценности: любовь, зависть, ненависть, предательство… Это – главное. А скрепки? Может, их лет через двадцать и вообще не будет.

Он учил во всём, даже в производственном конфликте ударника с бракоделом, искать и находить вечные противоречия бытия. Будущий постановщик Леонид Эйдлин следил за сложением сюжета ревниво и придирчиво, как новосёл – за строительством дома, где предстоит жить. Услыхав от меня какую-то деталь или аппаратную присказку вроде «по белой нитке ходишь!» – он вскакивал, мечтательно закатывал свои левантийские глаза и восклицал:

– Я знаю, кто это может сыграть!

– Кто? – Меня охватывали безумные мечты. – Евстигнеев? Бурков? Леонов? Смоктуновский?

– Не-ет! У меня есть в Кимрах знакомый клоун! Гений!

Иногда, если взглянуть со стороны, мы напоминали трёхструйный фонтан. Надо ли объяснять, что струи были разной силы и дальнобойности. В Габре (а было ему уже хорошо за восемьдесят) обнаружилось очень своеобразное смешение патриархальной мудрости и забавной старческой забывчивости.

– Ребята («ребята» – я и Эйдлин), запомните, Лиза – хорошенькая и очень модная. Собираясь на свидание, она чистит зубным порошком свои тапочки и вертится перед зеркалом!

– Евгений Иосифович! Какие тапочки? Какой порошок? У нас же не послевоенная Москва!

– Ах да… Разумеется. Но всё равно она модница! Пусть что-нибудь чистит… И перед зеркалом крутится…

– И говорит пусть побольше! Она у нас мало говорит! – добавлял будущий постановщик. – Муравьёвой нечего играть! Юра, надо придумать ей словечки, чтобы народ подхватил!

И рассказывал, как его жена прямо на съёмочной площадке изобрела всенародно любимую фразочку: «Не учи меня жить – лучше помоги материально!» Впрочем, постановщик культовой ленты «Москва слезам не верит» Владимир Меньшов уверял меня, будто эту реплику подсказал он, «разминая» с актрисой роль. А хмурый Валентин Черных утверждал, что знаменитая реприза с самого начала была в его многострадальном сценарии про трёх лимитчиц, который никто поначалу не желал ставить, видя в нём голимую советскую конъюнктуру. Ладно, пусть разбираются историки кино…

Итак, получив вводные от мастера, я удалялся в свой номер и утром приносил несколько страничек, нащёлканных на машинке, читал вслух, волнуясь и томясь комплексом подмастерья. Габрилович слушал без выражения, пожёвывая синеватыми губами и вздыхая. На лице Леонида мелькали зарницы будущих режиссёрских открытий.

– Хорошая сцена в столовой, – кивал мэтр, – а с кем это там Лиза говорит?

– С Бурминовым.

– А кто у нас Бурминов?

– Старый коммунист.

– Очень хорошо!

– Я возьму Плятта! – загорался Эйдлин.

– Погодите! Нашей Лизе нужна подруга. Эдакая оторва…

– Зачем? Муравьёвой итак нечего играть! – трагически бурчал постановщик, знаменитую жену он называл исключительно по фамилии.

– Юрочка, к завтрашнему дню придумайте нам подругу. А чем руководит этот, как его?..

– Пыжов?

– Да, Пыжов… Надо что-нибудь очень современное.

– Может, электронно-вычислительный центр?

– Изумительно! Пусть кто-то ведёт по этому центру Лизу и рассказывает, как на экскурсии.

– Подруга! Она как раз работает там программистом! – импровизировал я.

– Великолепно!

– Муравьёвой нечего играть!

Я неслучайно предложил соавторам развернуть интригу сценария не только в райкоме партии и супружеской спальне, но и в вычислительном центре. Мир программистов был мне отчасти знаком, моя жена Наталия служила в ЦСУ СССР – Центральном статистическом управлении, а потом внедряла АСУ (автоматические системы управления) в архивах. Но основную помощь оказал, конечно, Гена Игнатов, он не только придумал название для воображаемого ВЦ – «Алгоритм», не только поводил меня по залам секретного вычислительного центра, обслуживавшего ЦК КПСС, но и посвятил в тонкости, а также основные конфликты своей молодой, бурно развивавшейся профессии. Прежде всего Игнатов растолковал, как и где вступают в противоречие энергии развития новой научно-производственной сферы и устаревшие методы руководства, их вскоре назовут «командно-административной системой» и разрушат, предложив взамен похмельные «рокировочки» Ельцина. Для полного погружения в тему я пытался освоить также книжку с амбивалентным названием «Всё об АСУ», но, будучи гуманитарием, сломался на первых страницах. Однако и того, что втолковал мне мой друг, хватило, чтобы довольно точно воссоздать жизнь советских программистов.